Гадание на яблочных семечках

Рамунасу пришлось выложить все, как есть: пока двоюродному брату угрожает опасность, пока Дарюс таскает с собой повсюду ремень с пряжкой со свинцовым припоем (Альбертас сам видел, даже трогал), о том, чтобы сидеть на берегу с книжкой в руках, не может быть и речи.

— Так что? Выходит, готовитесь к патасовке?

— Готовимся. Нападет — дадим сдачи.

— Ты на Дарюса не доносил, тебе-то что ссориться с ним?

— Как же я брошу Угнюса в беде?

— А ты сходи к Дарюсу и поговори с ним, — строго приказала мать. — Люди ссорятся и опять мирятся. Заруби себе на носу: пока не помиритесь, пока не начнешь серьезно заниматься, до тех пор не будет у тебя мопеда. А ты, — предупредила она Угнюса, — если не прекратишь тут воинствовать, так и знай, обо всем напишу маме. Весь земной шар борется за мир, поборюсь-ка и я!

Рамунас пообещал завтра-послезавтра переговорить с Дарюсом. Конечно, если тот не пошлет его ко всем чертям и не врежет как родственнику Угнюса… Вспомнив, что Дарюс Диндерис курит, он еще выпросил у матери две пачки лучших сигарет. Угнюс возразил было, что Рамунасу не подобает вилять перед ним хвостом, но его мнения теперь никто не спрашивал. Слегка опечаленный, он вынужден был признать, что Фук одерживает верх… Ради мопеда Рамунас готов предать собственного брата.

— Ну, что? Встречался? — поинтересовался Угнюс, окидывая взглядом двоюродного брата, не получил ли тот часом от Диндериса трепку.

— Встречался, — от Рамунаса несло табачным дымом, но особо радостным он не выглядел. — Дарюс хотел бы встретиться с тобой без свидетелей, с глазу на глаз.

— Ну, и что — врежет мне свинцовой пряжкой?

— Нет, я его упрашивал, чтобы…

— И о чем же ты его попросил? Выкладывай, не стесняйся…

— Одним словом, может, съездит разок, только не пряжкой. Он мне обещал.

— А если я не пойду?

— Как хочешь. Только знай, я больше не борец. Всего лишь секундант.

— Он меня станет лупить, а ты смотреть будешь?

— Могу и не смотреть. Как хочешь…

— Значит, продал меня?

— Да брось ты!.. Голову ведь не открутит. Зато будет мир, как говорит мама.

— Секундант… — повторил разозлившийся Угнюс. — Сам видишь, какой он и какой я…

— Раньше надо было думать, когда на него доносил. Пока мог, я тебе помогал. Разве я виноват, что мать все разнюхала?

Угнюс молчал. Прикидывал, может, бросить все прямо сейчас и уехать к Кастуте, к Аудрюсу. Ему припомнились кот и аист. Ни тот, ни другой не был трусом…

— Ну так как? — спросил Рамунас. — Ты со мной или без меня? Сам пойдешь к Диндерису или будешь дожидаться, пока тот тебя подстережет?

— Сам, — ответил Угнюс.

— Без меня?

— Могу и с тобой. А где он будет ждать?

— Дарюс каждый день торчит у реки. Место я знаю.

— Ладно, покажешь.

— Когда?

— Пока я тебе не скажу.

Рамунас доложил матери, что он уже помирился с Дарюсом, а с Угнюсом тот хочет потолковать с глазу на глаз.

— Ну и хорошо, — похвалила тетя. — Пусть переговорят и подружатся. Можете даже позвать его к нам, я пирог испеку.

— А мопед когда?

— Мопед будет, как только начнешь заниматься. И когда получу письмо от Кастуте.

Рамунас повесил нос. Он считал, что мама давным-давно и думать забыла про Кастуте. Теперь выходит, он должен угождать Угнюсу — может, тот напишет еще одно письмо Аудрюсу…

Угнюс твердо решил предстать перед Дарюсом тогда, когда тот будет купаться в речке. Ему нужно было только, чтобы «секундант» постерег джинсы Дарюса, и Диндерис не успел подбежать и схватить ремень с грозной пряжкой. Рамунас посоветовал Угнюсу подойти с другого берега, тогда не надо будет и сторожить. Если Дарюс бросится из воды к своим джинсам, Угнюс сможет легко убежать.

— Только надо, чтобы ты был в одних плавках, — добавил он, — иначе Диндерис подумает, что ты припрятал в кармане какое-нибудь оружие.

Угнюс молчал. Видимо, со всем соглашался, только вот почему-то сделался неразговорчивым. Он собирался завтра же, если день выдастся жарким, пообедать и двинуть на эту несчастную встречу.

Однако проснувшись поутру, Угнюс даже не захотел завтракать. Из головы все не шла угроза Диндериса: «Крышка тебе, крышка…» И рядом ни брата, ни насоса с песком, ни самодельной «гранаты» с табачной крошкой… Один на один, тринадцатилетний против шестнадцатилетнего. Потому и не лез кусок в горло. Все такой же неразговорчивый, он бросил Рамунасу:

— Ты тут позубри, пока прохладно, а я пойду прогуляюсь.

— Куда? Так рано ты его у реки не найдешь. Он появляется не раньше двенадцати…