Галера для рабов

– Умри, шалава, – без злости, но с большой усталостью выдохнул Вышинский.

Осмелевший Малышкин собрался что-то сказать, но Алиса локтем отправила его за спину.

Полицейские молчали, переваривая услышанное и сверля людей глазами. Желтухин поморщился – возможно, сказанное и не было правдой, но оно МОГЛО быть правдой. Взоры всех присутствующих перекрестились на Панове – и тот, еще недавно храбро бившийся кулаками, вдруг смутился, стушевался.

– А чего сразу я-то? – забормотал механик. – Я, между прочим, спозаранку уже в механичке сижу. Чай выпил, бутерброд сжевал – и вниз. Сами же приказали, Петр Ильич, не выходить оттуда, пока не починю эту мудотень. Вот истинный крест, никуда не выходил, пока это стадо слонов тут не затопало… – похоже, механик побаивался капитана, тон его сменился на заискивающий.

– А чем это от тебя попахивает? – принюхался капитан и прожег своего работника тяжелым взглядом. – Что-то мне подсказывает, господин матрос, что ты там не только спал…

– Да бросьте, Петр Ильич, – потупился сконфуженный механик. – Я ведь никогда вдрабадан не бываю, если что, всегда готов поработать…

– Я так понимаю, театр абсурда работает без антрактов, – заключила Евгения Дмитриевна, схватилась за голову и побрела, пошатываясь, к лестнице в кают-компанию.

– Повезло вам, Панов, – невесело усмехнулся Вышинский. – Я так понимаю, большего доверия заслуживает тот, кто не успел обзавестись алиби?

– А? – сказал Панов. И сморщился, мучительно пытаясь осмыслить сказанное.

– Хорошо, капитан, – недовольно бросил Желтухин. – Хотя какое, на хрен, хорошо… Пока ваши люди свободны, но не забывайте, что мы постоянно следим за вами.

– Вы их отпускаете, Желтухин? – изумился полковник.

– А что мне с ними делать? – огрызнулся майор и куда-то побрел. – Драться? Сами с ними деритесь, если больше заняться нечем. Можете в шлюпку их посадить, и пусть плывут к чертовой матери, все равно от них один вред. Или в трюме их заприте, вот только боюсь, эти черти будут против.

– Вы куда пошли? – опомнился полковник.

– На кудыкину гору. Пойду проверю, как там наша победительница народного… – он помедлил. – Как его? Слово забыл… – щелкнул пальцами, пытаясь вспомнить.

– Мочеиспускания? – придумал полковник, ценящий пошлые шутки.

– Семяизвержения? – встрепенулся Вышинский.

– Волеизъявления! – Желтухин гаденько хихикнул и зашагал по своим делам.

Полина Викторовна была жива, на месте, но долго не подавала признаков жизни. Желтухин покосился по сторонам, стал стучать громче.

– Господи… Это кто? – донесся слабый дрожащий голос.

– Желтухин, – отозвались за дверью.

– Ах, простите, майор, я вам не открою… Сами же просили…

– Признаться честно, Полина Викторовна, не очень-то и хотелось на вас любоваться. Вы у нас далеко не Джоконда… – пробормотал он на полтона ниже. – С вами все в порядке?

– Пока да… Я сплю, Желтухин…

– Да и спите, хрен с вами, – пробормотал майор и потащился по коридору, покусывая в раздумьях губу, видимо, размышлял о природе слова «пока».

Потрясенные, измученные, а теперь и побитые пассажиры снова собрались в кают-компании. Их одолевал нервный зуд, люди возбужденно двигались, не находили себе места. Бобрович, задрав голову, останавливал кровотечение в носу.

– Как мы их… – хвалился Аркадьев, так и не расставшийся с кухонным инструментом. – Будут знать теперь, что с нами связываться чревато… Вот ублюдки какие – всю банду – под суд!

Задумчивый Желтухин плюхнулся на узкий диван, втиснувшись между подлокотником и подрагивающей блондинкой.

– Боже правый… – та закатила глаза и машинально вжалась в свой подлокотник. – Вот только вас, Желтухин, мне и не хватало…

– Фигня, сестра, – хохотнул майор. – Теперь мы все братья и сестры по оружию, возлюбим же ближнего своего. Вы отлично проявили себя в сражении, мне понравилось.

– Пусть так, Желтухин, но не до такой же степени…

Полковник в силу традиции уже ковырялся в баре, расстроенно созерцая «усохшую» композицию.

– И мне налейте, полковник, – слабым голосом сказала Евгения Дмитриевна. – Теперь я тоже выпью, сил моих больше нет…

– Будем списывать по износу, Евгения Дмитриевна? – подмигнул женщине Костровой.

– Полковник, вы просто гопник какой-то, извините, конечно… – отозвалась она.

– Складывается впечатление, господа, что нас окружили, – пожаловался Зуев. – И враг теперь везде.

– И теперь мы можем атаковать в любом направлении, – сострил Костровой. – Что же вы так бледно выступили в массовом гладиаторском поединке, Павел Гаврилович? – упрекнул он Зуева. – Похоже, вы избежали сложного дворового детства, нет?

– Праздник сюрреализма какой-то, – потрясенно вымолвил Вышинский. – Ума не приложу, что я делаю в вашей компании, господа? С вами, конечно, очень приятно проводить время, но… не знаю… Чувства юмора, знаете ли, уже не хватает. Что я здесь делаю? – повторил он.

– У вас смягчающее обстоятельство? – удивился полковник. – Вы не знали, что воровать нельзя?

Вышинский промолчал, не стал оспаривать глупца. Возникало ощущение, что для поднятия самооценки и здорового духа полковнику срочно требуется перессориться со всеми.