Галера для рабов

Полковник смерил Желтухина предвзятым взглядом, покосился на «недосягаемую» бутылку, миролюбиво проворчал:

– Обмоем сухой закон?

Глаза блондинки наполнились слезами. Она всхлипнула.

– Вы плачете, словно влюбленная, – подметил Желтухин.

– Да пошли вы все! – вскричала Маргарита Юрьевна и резко встала – да так, что подпрыгнули пружины в диване, и Желтухин на миг познал, что такое невесомость. Она затравленно повертела головой и устремилась к выходу на палубу.

– А вы еще куда? – опомнился полковник.

– А вы не догадываетесь? – воскликнула Маргарита Юрьевна, обернувшись. – Хочу Аркадьева сбросить за борт, куда еще? Я же сильная! А потом всех вас, когда вы напьетесь! Хотите остановить меня? Давайте, подходите! – она сжала кулачки. – Видеть вас больше не могу, как вы все мне надоели! О, боже! – взвыла она, покрываясь пятнами. – Почему я здесь? Ведь я ни в чем не виновата!

Останавливать женщину на грани нервного срыва желающих не нашлось. Дополнительных травм никому не хотелось. Прекратив стенать, Маргарита Юрьевна развернулась и, подпрыгивая от обуявших ее эмоций, выбежала к лестнице на палубу.

– Круг спасательный на себя наденьте! – успел ей крикнуть вдогонку Вышинский. – Мало ли что…

– Ага, лучше якорь спасательный ей выдайте, – проворчал полковник и, пока внимание Желтухина было отвлечено, потянулся к бутылке.

– Господи, какое безответственное поведение, – потрясенно вымолвила Евгения Дмитриевна. – Можно подумать, мы тут кандидатскую защищаем, а не наши жизни…

Но далеко Маргарита Юрьевна не ушла. Сквозь застекленные двери было видно, как она взялась за перила и вдруг встала, точно пригвожденная к мраморной плитке, вздрогнула, прислушалась. Потом повернулась – и измученная мордашка наполнилась каким-то дополнительным содержанием. Задрожав, она метнулась обратно в кают-компанию, хлопнула дверью. Статская пыталась что-то сообщить, но слова не шли, она тужилась, глаза наполнялись страхом.

– Голос свыше услышали? – не остроумно пошутил Зуев.

– Я слышала к-крик… – насилу вымолвила Маргарита Юрьевна. – П-по-моему г-где-то на к-корме… Д-даже два к-крика… Б-боже, мне к-кажется, это Аркадьев…

Люди застыли в оцепенении. Страх съедал остатки разума. Никто уже и не пытался овладеть собой. Полковник застыл с бокалом в руках и проговорил:

– Дьявол, опять те же грабли…

– А вы их пронумеруйте, – предложил Желтухин, вытряхиваясь из дивана.

И снова люди стали метаться по кают-компании, натыкаясь на предметы обстановки, поодиночке (начиная с самых смелых) вываливаясь наружу. Кто-то выбегал на палубу, чтобы обогнуть надстройку, другие, в том числе Желтухин и примкнувший к нему полковник, бросились к проходу за шторкой, чтобы коротким путем через надстройку спуститься вниз. Никто не смотрел, что делают другие, – каждый выживал со своей паникой. Но короткий путь оказался тернистым, навалилась темнота. Пока Желтухин, чертыхаясь, выкапывал из внутреннего кармана фонарик, полковник успел оттоптать ему обе ноги, сделать подножку, и в итоге сам разбил свой лоб, катясь со ступеней. Те, кто бежал по борту, и те, кто кувыркался в темноте, – встретились у кормы практически одновременно. Толпа смешалась, к ним присоединились капитан Руденко и помощник Шварц – впоследствии выяснилось, что они тоже слышали с капитанского мостика жалобные крики. Из камбуза (похоже, самого популярного места на судне) высовывались испуганные лица членов экипажа.

– Вы оттоптали мне ногу, чертов боцман! – верещала на Шварца Евгения Дмитриевна, а тот оправдывался – мол, его самого толкнули.

Воцарилось хаотичное броуновское движение. Кто-то бросился в надстройку через ближайший к корме проход, кто-то вцепился в леер, чтобы не вывалиться в море от сокрушительного «дружеского» тычка. Бобрович метнулся к пожарному щиту, вооружился топором с изогнутой красной рукояткой. Блондинка истерично выкрикивала, что кричали где-то дальше, на корме. Помощник склонялся к тому же мнению, а капитан настаивал, что звуки проистекали именно отсюда – с того места, где «клубятся» все эти люди. Полковник бросился на корму, обогнув заднюю часть надстройки, вышел на финишную кривую. На крохотной задней палубе, похоже, действительно что-то происходило. Плетеный коврик, покрывающий металлический настил, сместился и скомкался. Под фальшбортом, на самой корме, краснела лужица крови. Поручни были тоже испачканы кровью – не обильно, брызгами.

Все пребывали в смятении, голосили женщины. Подкрадывались отставшие и те, кто окопался на камбузе. Евгения Дмитриевна ругалась матом – выдержка изменила даже этой уравновешенной женщине. Полковник уже сидел на корточках возле лужицы, мазнул ее пальцем, понюхал. Хотел попробовать на вкус, но передумал. Желтухин лихорадочно озирался, потом перегнулся через леер, принялся всматриваться в монотонно вздымающиеся воды под кормой. Никакие мертвые тела там не плавали. Могут и не плавать, ведь если оглушенного человека выбросить в воду, то там он и очнется (если очнется), нахлебается, камнем пойдет ко дну…

– Желтухин, это, в натуре, кровь… – хрипел Костровой. – Гадом буду, кровь…