Галицко-Волынская Русь

Все началось с того, что новый галицкий князь Ростислав Михайлович неосторожно покинул город, отправившись в поход «на Литвоу со всими бояры и сноузникы»[2764]. Правда, несколькими строчками выше в летописи значится: «Ишедшю Ростиславоу во поле»[2765]. Отсюда некоторые историки заключали, что Ростислав отправился воевать против половцев

[2766]. Это в большей степени соответствовало бы традиционной политике галицких князей, однако нельзя упускать из вида, что литовский князь Миндовг недавно стал союзником Романовичей, и в силу этого поход на Литву мог быть в конечном счете направлен против последних. Так или иначе, в поход вместе с князем выступили значительные силы галичан — все бояре и конница[2767], т. е. главная и наиболее боеспособная часть войска. Город остался практически незащищенным.

Этим благоприятным для себя обстоятельством поспешил воспользоваться Даниил. Тайно получив сведения из Галича, что было для него большой удачей[2768]

, «изииде Данилъ со вой со Холъма, и бывшю емоу третий день оу Галичи»[2769]. Действия князя как две капли воды напоминают события восьмилетней давности, когда он сумел отнять Галич у королевича Андрея, и тогда, и теперь по существу разыгрывался один и тот же сценарий. Оба раза Даниил нападал на город, когда значительная часть галицкого войска находилась вне его стен, занятая войной с врагами. Первый раз, весной 1230 г., волынский князь улучил момент, в который «Соудиславъ шелъ есть во Понизье, а королевичь в Галичи осталъ»[2770]. И пока воевода Судислав бился с мятежными понизовцами, на помощь которым Даниилом был послан с войсками тысяцкий Демьян, сам Даниил уже осаждал днестровскую столиц.

Важно заметить, что как жители Понизья в 1230, так и Литва в 1238 г. являлись союзниками волынского князя. О союзе и совместных делах Романовичей с литовским Миндовгом мы уже говорили. Что же до понизовцев, то в конфликте с галичанами они от начала и до конца выступали на стороне Даниила, действуя сперва в одном строю с тысяцким Демьяном, а затем влившись в основное войско волынского князя[2771]. Сказанное наводит на мысль, что выступления галичан против понизовцев и Литвы совпадают с внезапными нападениями на Галич Даниила неспроста, что эти выступления могли быть спровоцированы самими Романовичами, являясь ходами заранее рассчитанной комбинации.

В пользу этой версии говорит и характер действий Даниила, четких и подготовленных. Оба раза в преддверие своего выступления Романович находился примерно в одном и том же месте — в районе заложенного им города Холма. Вести из Галича, несмотря на кажущуюся их неожиданность, отнюдь не застают князя врасплох, — рядом с ним находится готовое к походу войско: «Данилови же собравши вой воборзе, посла Дьмьяна на Соудислава». И то была не находящаяся всегда подле князя дружина, а значительно превосходящая ее численностью земская рать, так как князь «самъ иде в мале дроужине к Галичю»[2772]. С готовым войском Даниил устремляется к Галичу и во второй раз: «изииде Даниль со вой со Холъма». Значит, благоприятные известия из Галича не могли быть неожиданными, а, скорее, наоборот, с нетерпением ожидались. Примечательно, что, получив их, Даниил уже на третий день достигал Галича[2773]

, преодолевая расстояние примерно в 240–250 километров по прямой.

Отмечая совпадение приемов, использованных волынским князем в борьбе за галицкий стол, агрессивный, захватнический характер его политики, мы должны заметить, что и галичане в ответ прибегали к вполне адекватным мерам, воспринимая Даниила как врага, оказывая ему упорное сопротивление и вынужденно подчиняясь силе, когда она значительно превосходила их собственную. Напрасно летописец, движимый апологетическими побуждениями, старается изобразить горячую любовь к Даниилу галичан. Не жалея красок, древний писатель повествует, что как только князь с войсками появился под Галичем, воспылавшие любовью горожане («любяхоуть же и гражане») бросились к нему навстречу, «яко дети ко отчю, яко пчелы к матце, яко жажющи воды ко источникоу»[2774]. Избыточный пафос этого звенящего как торжественная струна известия говорит сам за себя: перед нами не объективное и беспристрастное описание событий, а переполненная эмоциями их субъективная оценка, преувеличенная и однобокая.

Но сквозь завесу славословия и художественной риторики все же проступают черты подлинной реальности, утаить и загладить которые панегирист-летописец не смог. Говоря о всеобщем ликовании галичан по поводу прибытия Даниила, рассказчик как бы невзначай обнаруживает, что любимый и желанный всеми князь не может войти в город, несмотря на все усилия. Виной тому — противодействие епископа Артемия и дворского Григория, «возбранивших» князю путь в Галич[2775]. Сбивчивые и запутанные показания источника в действительности могут означать только одно: перед войсками волынского князя город «затворился», отказавшись принять его на княжеский стол.