Гамлеты в портянках

Читатель, склоним головы перед мужеством странного солдата. Набрав полный рот воды из лейки, измученный жаждой Герц не проглотил ни одной капли, даже не прополоскал ротовую полость. Он сразу выплеснул воду на комнатное растение. Жидкость вышла изо рта почти в виде пара, вероятно, из-за мартеновской температуры в атмосфере организма.

— Что за жизнь скотская? — подумал Герц, отойдя от Семёнова. — Ни за что, ни про что на человека напал, а прощения опять не попрошу ради него же самого. Нельзя ведь. Даже совесть сейчас говорит: «Не делай это ради Семёнова». Ведь как слабость мой порыв расценит, почувствует себя сильным, возвысится и начнёт меня же клевать, других клевать. Это как пить дать… Пи-и-ить… Сдохнуть что ли? Если сдохну, это будет правильно, потому что впереди — тысячи проступков, которые я уже не совершу. Мир только лучше станет. Эпитафия на могиле: «Он мог бы ещё миллион раз солгать, подставить, обокрасть, разложить, предать… Помочь, спасти, поддержать, уберечь… Как не крути, в могиле покоится подонок».

Выругавшись про себя на себя, Герц твёрдо направился к командиру отделения нарваться на ранение. Ему кровь из носа нужна была кровь из носа. Рядовой вырос перед сержантом солдатом штрафного батальона времён Великой Отечественной Войны, которому нечего терять.

— Ударишь — будет кровь, — подумал Герц. — Будет кровь — отправишь в умывальник. А там воды навалом.

Кузельцов возлежал на койке пресыщенным римским патрицием, когда в его личное пространство вторгся Герц.

— Чё хотел? — лениво спросил сержант.

— Сознаться в косяке![23]

— бодро ответил Герц.

— Ну и…

— Бирки к противогазам на соплях прилепил. В одну нитку шил, не сегодня-завтра отвалятся.

— Не понял.

— Лень было, товарищ сержант.

— Ты охренел что ли, обезьяна!?

— Никак нет.

— А как тебя тогда понимать?

— Не могу знать.

— Ну тогда сгорел отсюда. После отбоя готовься.

— А сейчас никак? — с заискиванием в голосе произнёс Герц, и подобострастная улыбка в обход воли появилась на его лице.

— Ты чё — мазохист?

— Ну, пожалуйста, — взмолился Герц.

— Чё тебе от меня надо, полудурок?!

— Ну, пожалуйста, товарищ серажнт, ну, пожалуйста, — заклинило в конец расклеившегося Герц, он чуть не плакал.

Кузельцов, считавший Герца нормальным пацаном, поморщился. Сержант по-своему уважал рядового, как когда-то патриций Красс уважал раба Спартака. Кузельцова нисколько не напрягало искреннее холуйство других духов, и он с приветливой, чуть снисходительной улыбкой принимал такое угодливое отношение к себе с их стороны.

Другое дело — Герц, который только на первый взгляд не отличался от солдат своего призыва. Не выделялся Александр среди товарищей по батарее на второй и даже на пристальный третий взгляд. Только при четвёртом рассмотрении рядового Герца становилось понятно, что он за фрукт. Даже не ананасом отдавало поведение Александра, а прямо грейпфрутом. Например, Герц всегда точно и в срок выполнял приказы командиров и начальников, но делал это с таким видом, как будто в банно-прачечный комбинат за свежим бельём или в столовую за хлебом его отправляли не сержанты или офицеры, а он сам, в крайнем случае — Верховный Главнокомандующий. При всём этом в момент получения и выполнения приказов в нём не просматривалось и тени заносчивости. Когда ему говорили что-нибудь сделать, его лицо — как у старого евнуха в гареме — сразу становилось равнодушным, строгим и внимательным одновременно. Сержанты часто приходили во внутреннее бешенство от поведения Герца, потому что даже во время выполнения их личных просьб парень действовал так, что в батарее всем без исключения казалось, что он угождает не отдельному человеку, а ни дать, ни взять — Вооружённым Силам Российской Федерации (именно так, в четыре слова). Беситься — бесились, но придирались редко, потому что внешне всё было чисто.

— Сопли утри, — тихо произнёс Кузельцов, поднялся с кровати и встал так, чтобы Герца не было видно. — Не догоняю[24] я тебя. Опущу — будешь знать. Странностью своей на гражданке щеголяйте, а тут не фиг. — Кузельцов сделал едва заметное движение головой в сторону других духов. — Эти всё видели. Ты лицо потерял. Чё теперь с тобой делать?

— Потеря лица в прямом смысле, — прошептал Герц. — Вы меня — на очки, а я не пойду.

— Как вы меня все достали.

— Товарищ сержант.

— Нигде, блин, покоя нет.

— Ну товарищ сержант.

— Ладно. Но ещё раз учудишь — молись.

— Спасибо.

— Сгорел на очки, обезьяна! — громко произнёс Кузельцов, чтобы все слышали. — Мухой!

— На очки не пойду, — решительно ответил Герц.

— Маму в последнем письме приготовил, что прилетишь к ней «двухсотым» в голубом вертолёте, и бесплатно тебя похоронят?

— Никак нет!

— Ничего. Про «бесплатно» Павлушкин, твой зёма, черканёт.