Гамлеты в портянках

Солдаты перешли от слов к делу. Кузельцов начал качественно трудиться над восстановлением достоинства Герца. Курсант должен был не орать от боли, подниматься после ударов, не просить пощады. На самом деле не так уж и много, если не хочешь прослыть чмом. Работал сержант исключительно нижними частями ладоней, чтобы рядового, погибшего при исполнении, при встрече узнала родная мать. Потому что мать — это святое.

Как только хлебнёт «дух» воинского лиха, так сразу без всякого согласия Русской Православной Церкви причислит мать к лику святых. Однако пройдёт годик-полтора, и оперится боец. Всё реже станет вспоминать он женщину, которая произвела его на свет, всё чаще станут слетать с его уст твои матери, матери твои и матери твои так.

Но мы отвлеклись. Сержант избивал рядового. Оба были довольны друг другом. Шло очищение через кровь…

— Кровь должна быть только на мне, — переживал за чистоту казармы отупевший от боли Герц и перехватывал алые капли руками, ногами, всем корпусом.

Кампания по перехвату крови с какого-то момента пошла неудачно, и Герц плюнул на это дело. По причине лёгкого сотрясения мозга плевок получился не мысленным, как бы хотелось, а натуральным и таким смачным, что автор вынужден переименовать его в харчок. Слюна, насыщенная красным цветом, плюхнулась на белую подушку Кузельцова и образовала пятно, которое начало быстро расплываться во все стороны, как улыбка наисчастливейшего человека. Казалось бы, от такой наглости подчинённого кровь командира первого отделения должна была неминуемо свернуться. Однако сержант не вышел из себя. Кузельцов остался хладнокровным, как рептилия, так как по опыту знал, что в спокойном состоянии духа удары всегда выходят гораздо сильнее и точнее.

Герц падал и вставал, опять падал и снова вставал. Это чередование длилось так долго, что Александру показалось, что теперь вся его жизнь состоит только из этих подъёмов и падений. Он даже умудрился полюбить падения, потому что здесь ему помогали со стороны, и не надо было утруждаться самому.

— ПТУР взвод — умываться! — донеслось до слуха Герца, как ему показалось, из тысячелетнего и тысячекилометрового далёка.

Автоматные затворы не передёргиваются с такой скоростью, с какой стали открываться и закрываться отделы в тумбочках, где хранились туалетные принадлежности. Движение «на себя», молниеносное вынимание мыла, щётки, пасты и толчок «от себя».

Началось соревнование по армейскому двоеборью: сначала — бег с препятствиями до умывальника, потом — бой без правил за право обладания раковинами. Олимпийским принципом «fair play» в батарее и не пахло. Пинкам, толчкам, подножкам, зуботычинам и ругательствам, запрещённым курсантам в другое время, включился зелёный свет.

Потасовки за место под краном всегда поощрялись сержантами. Подбитая боевая единица по фамилии Герц, пересекавшая сейчас казарму в гордом одиночестве, давно поняла, отчего всё это. Впереди Александра десять курсантов не справились с поворотом на умывальник из-за напиравших сзади товарищей, размазались по решётке оружейной комнаты, стекли на пол и образовали курган. Герц медленно провёл тыльной стороной ладони перед лицом. Кровавая пелена, застилавшая ему глаза, спала. На кургане из бритых черепов стоял великий завоеватель.

— Разделяй и властвуй, — с македонским акцентом произнёс узурпатор на латинском языке, а потом, как и подобает всякой выдающейся личности, с величественной медлительностью, словно советский пломбир при комнатной температуре, растаял воздухе.

— Самое удивительное, — всегда думал Герц, — что сержанты не имеют ни малейшего представления о принципе «разделяй и властвуй», но пользуются им постоянно, стравливают нас между собой. Так люди не знают, кем и когда был изобретён телефон, зато все в курсе, как по нему надо звонить.

Глава 6

Десять курсантов с лопатами, ломами, скребками и мётлами по приказу младшего сержанта Птицы построились на улице в колонну по двое. Крепкий сибирский мороз, ударивший ночью, разрядил воздух, и мириады ярких, словно вымытых с порошком звёзд, сияли на иссиня-чёрном небе. Глянцевая луна, точно пресыщенная ночной жизнью светская львица, лениво наблюдала за тем, как сорит жемчугом баснословно богатый космос, который в пьяном олигархическом припадке устроил звездопад, чтобы оживить вселенскую тусовку, под утро сонную и равнодушную ко всему.

— Нехилый мороз, — шмыгнув носом по-никулински, весело изрёк замыкавший колонну Павлушкин. — Живём, пацаны.

— Тишину поймали, — беззлобно, только для проформы произнёс Птица и вяло бросил: «Шагом марш».