Гамлеты в портянках

Однако на всякий десяток адекватных людей всегда найдётся три психа, которым всё ни по чём. Читателю, быть может, приятно будет узнать, что ненормальными оказались Павлушкин, Леденёв и Скатов. Они разыскали друг друга в свалке, вооружились ремнями и построились в треугольник, который быстро стал Бермудским, потому что все пехотинцы, соприкасавшиеся с ним, теряли от боли ориентиры в пространстве и куда-то пропадали. Когда очередной курсант царицы полей, — ужаленный ядовито-зелёной бляхой Леденёва, скуля, завертелся волчком, — Толканов не выдержал:

— Всё! Строиться!

Пехотинцы с недовольством строились в колонну. Артиллеристы, угрюмо посматривая на противников, поднимались с земли.

Толканов направился к Павлушкину, Леденёву и Скатову, чтобы лично засвидетельствовать им своё почтение. Ремни, извивавшиеся в руках троицы опасными кобрами во время драки, с приближением старшего сержанта стали безвредными червями. Павлушкин, Леденёв и Скатов были настоящими мужчинами, которым было хорошо известно, что сержанты как женщины; их нельзя трогать даже пальцем. Гордые и невозмутимые, курсанты в ожидании расплаты играли в цветик-семицветик.

— Убьёт, — произнёс Леденёв.

— Не убьёт, — сказал Павлушкин.

— Убьёт, — выдал Скатов.

— Не убьёт, — передумал Леденёв. — Уважает.

— Убьёт, — изменил мнение Павлушкин. — Из мести.

— Не убьёт, — раздумал Скатов. — Посадят.

— Убьёт, — оторвал последний лепесток Павлушкин.

Толканов смело подошёл к Бермудскому треугольнику и тремя хуками справа сделал его безопасным для судоходства. Сила сержантских ударов была довольно слабой, но курсанты вдруг сделались само благоразумие и, как злодеи в индийских фильмах, картинно полетели верх тормашками.

— Неплохо приложился, — с гордостью подумал Толканов, но, вдруг усомнившись в своих силовых качествах, посмотрел на пехотинцев.

— Мощно!.. Так им!.. Поубивали прямо!.. Знай наших!.. Вы Тайсон, товарищ старший сержант! — угодливо загомонила «махра», а про себя подумала: «Фальшивки у тебя, а не руки, если в них табурета нет… Ноги у тебя — это да, а руки так — ручонки детские; да и ноги у тебя так себе, кирзачи любым ногам погоду сделают.

— Добивать, значит, не будем? — расплывшись в самодовольной улыбке, спросил Толканов.

— Так-то, конечно, сами теперь сдохнут, но лучше с контрольным, — тактично заметил один из пехотинцев, и товарищи наперебой стали поддерживать его: «Надо бы, товарищ старший сержант!.. Лишним не будет!.. Они, суки, живучие!.. А то мы сами можем, чтоб Вам руки не марать!

— Крови вам мало что ли? — удивился Толканов, и голос его постепенно начал набухать злостью. — Или я чё-то не понял?! Может, кто-то считает, что я их погладил?! Что я недостаточно приложился?! Может, кто-то думает, что я их пожалел?! Или даже боюсь их?! А вдруг меня бляхой, как вас, — а?! Или напомнить, как три обезьяны вас, как детей, уделали?! Или чё?!

— Никак нет!!! — рявкнула пехотная колонна, лаконично ответив на все вопросы разом.

Тем временем три артиллериста катались по земле, но не из-за того, что хотели дать Толканову окончательно утвердиться в роли супергероя. Просто они переиграли с показухой и действительно больно шлёпнулись.

Леденёв при падении сильно ушиб оба локтя, но грызть их было уже поздно, и он отыгрывался на снеге, хватая его как загнанный волк.

Скатов принимал страдания от копчика; парень непременно схватился бы за мягкое место обеими руками, но боялся насмешек в свой адрес. И смех, и грех, читатель. Только тот, кто ронял мобильный телефон в сортир, сможет понять муки Скатова. Словом, и хочется, и колется.

Павлушкин упал удачно, но почувствовал себя виноватым, когда услышал рядом с собой приглушённые стоны Леденёва:

— Павлуха-а-а, локти-И-и… Локти отбил — не могу-У-у.

Странен наш человек донельзя. Может, и поможет когда попавшему в сложную ситуацию, но чаще скажет, что, мол, не расстраивайся, мне сейчас хуже, чем тебе. Павлушкин был нашим человеком через край, поэтому не только сказал, что мне сейчас хуже, чем тебе, но и показал. Собравшись с духом, он незаметно нанёс асфальту удар носом и обратился к Леденёву:

— Мне Толкан ваще нос сломал, кровь вон как хлыщет. — И обоим курсантам сразу стало легче.

Минут через пять на территории появился комбат.

— Сынок! — тихо-тихо позвал он Павлушкина, но под ногами у артиллеристов всё равно заходила земля, как это бывает, когда где-то там, вдалеке, грохочет орудийная канонада. — Чё за срач у вас тут? И почему звезда на твоей шапке не в шары мне светит, а вбок?

— Сбилась в работе, товарищ подполковник, — поправив шапку, ответил Павлушкин. — А то, что сугробы разворочены, так это мы делали-делали и решили просто, что надо всё порушить и заново переделать… Чтобы качественно.

Павлушкин любил и уважал комбата как родного отца, но всё равно врал ему и не находил в этом ничего зазорного. А как иначе?! Отец ведь всякую сыновнюю пакость близко к сердцу принимает.

— Врёшь, сынок. Скажи, что врёшь, тогда причину спрашивать не стану.