Ганзейцы. Савонарола

— Слышите ли вы, господин Госвин Стеен? — воскликнул несчастный осуждённый. — Вам стоило только опустить белый шар в урну, и жизнь моя была бы пощажена. Признаюсь, от вас-то именно я менее всего мог ожидать такой суровости! Подумайте, каково было бы вам, если бы после утраты Бойского флота здесь было бы так же строго поступлено с вашим сыном? А между тем я не виновнее его. И он также заблуждался, чересчур доверяясь своим воинским способностям. Вы очень хорошо знаете, г-н Стеен, как все здесь в Любеке были возмущены в ту пору постигшей нас неудачей; известно вам также и то, как мне тогда было трудно избавить вашего сына от привлечения его к судебной ответственности. И вот теперь, когда я сам попал в такое же тяжёлое положение и так же безвинно, как мог бы попасть и ваш сын, — у вас хватает духа бросить в урну чёрный шар и тем меня погубить. Не забудьте же этого часа, Госвин Стеен, и дай Бог, чтобы это воспоминание не оказалось для вас слишком тягостным. Но я прощаю вам!

После этой краткой речи обвиняемый отвернулся и вышел из залы вслед за окружавшей его стражей, которая отвела его обратно в тюрьму.

А между тем в зале ратуши царило глубокое молчание.

Госвин Стеен неподвижно стоял на том же месте, вперив взор в землю. Правая рука его всё так же нервно теребила бороду, а левая — висела недвижимо и бессильно.

Тогда раздался голос Варендорпа:

— Считаете ли вы вашего сына также виновным, г-н Стеен?

Старый купец вздрогнул. Его чувство справедливости было задето в самом чувствительном месте — рана проникла в самую глубину сердца, где ещё продолжало втайне тлеть отцовское чувство к сыну, несмотря на внешний разрыв всяких отношений с ним. Госвину Стеену в течение одного долгого мгновения пришлось выдержать страшную борьбу. Наконец, он поднялся со своего места, подошёл к зелёному столу, за которым сидел бюргермейстер, и, выпрямившись во весь рост, проговорил отчётливо и ясно:

— Бывают такие вины и такие искупления их, которые не могут подлежать общественному мнению, потому что только отец может быть в данном случае судьёю своего сына. Удовольствуйтесь этим! — Варендорп хотел что-то возразить, но купец продолжал: — Я положил чёрный шар против Иоганна Виттенборга. И если бы вы, господин бюргермейстер, мне задали бы тот вопрос прежде голосования, то я бы, конечно, воздержался от подачи моего голоса. Но теперь дело сделано, и суд должен свершиться. Но знайте, что я не буду присутствовать при этом кровавом зрелище, если бы даже мне самому пришлось за это отвечать головою. Так и знайте, и затем Бог с вами!

И, гордо выпрямившись, твёрдой поступью направился он из зала к выходу. Никто не осмелился произнести ни слова, и только тогда, когда дверь захлопнулась за Стееном, все заговорили разом, шумно выражая самые противоположные мнения и воззрения.

В тот же самый день на любекской торговой площади воздвигнут был чёрный роковой помост, на котором несчастному Виттенборгу предстояло сложить голову. Когда на следующий день солнце стало клониться к западу, осуждённый выведен был на казнь. Пёстрая, разнообразная толпа заполняла все улицы, по которым следовало проходить печальному шествию...

Немногие в этот день сидели дома. К числу этих немногих принадлежал и Госвин Стеен, который не двинулся из своей конторы. Но он не работал: он сидел за столом, подперев голову руками, и был погружен в глубокое раздумье.

Вдруг раздался звон колоколов и загудел, печальный и унылый... Шум и говор на улице все возрастали; масса каких-то длинных и безобразных теней, отражаемых косыми лучами заходящего солнца на задней стене конторы, пронеслась спешно и трепетно, подобно привидениям. Шествие, сопровождавшее осуждённого на казнь, проходило мимо, по улице. Затем шум и говор постепенно затихли — шествие достигло торговой площади. Госвину стало душно в комнате, он открыл окно и опёрся о подоконник.

И вот снова загудели колокола, резко и мерно отбивая похоронный звон... Земное правосудие было удовлетворено. Но Стеену слышался, в ушах его всё ещё раздавался голос, повторявший ему непрестанно: «Не забудьте же этого часа, Госвин Стеен, и дай Бог, чтобы это воспоминание не оказалось для вас слишком тягостным. Но я прощаю вам!»

И этот твёрдый, сильный мужчина затрепетал всем телом и в отчаянии стал ломать себе руки. И взор его ещё раз упал на ярко освещаемый солнцем выступ входной двери. Было ли то утешение, досылаемое ему скорбной душой невинно казнённого, или то был перст Божий, указывавший заблудшему путь спасения, но Госвин Стеен мог совершенно свободно прочесть на стене крупно высеченную надпись:

«Жив ещё старый Бог!»

XX

Бедствия любечан