Гардемарины, вперед!

Винченцо Луиджи получил заказ из рук самой государыни и уже через полгода имел достаточно средств, чтобы вернуться в Венецию зажиточным человеком, но вместо этого купил в канцелярии отстроенный каменный дом с садом, флигелем и амбарами, устроил в подвале первоклассную мастерскую и завел учеников. Благородная жадность к работе и желтому металлу, которая в странах Запада, в отличие от нас, русских, вовсе не считается пороком, всегда была двигателем прогресса. В России же прогресс толкается вперед столь ненадежным двигателем, как загадочная русская душа, но это так, к слову. И потом, это, может быть, не так уж плохо.

Мечта о Венеции не остудилась в его сердце, но, качаясь в рябике на невской волне и рассматривая отраженную в воде Большую Медведицу, Луиджи как-то сумел договориться со своим внутренним голосом, доходчиво объяснив ему, что родина может еще немного подождать.

Между делом он женился на русской деве — розе зимних снегов, меланхолической и хладнокровной, которая не умела вести хозяйство, требовала к себе куда больше внимания, чем успевал дать ей муж, и все хандрила, мерзла в перетопленных угарных покоях. Подарив ему дочь, она полностью израсходовала запас жизненных сил и незаметно угасла от чахотки.

Лет до пяти, а может быть, и более, Луиджи, можно сказать, не замечал Марии. Дети — это так беспокойно, так мешают работать. Да и где им было встречаться? В детскую он не ходил — целыми днями в мастерской или у клиентов. Иногда только, издали, он видел в саду толстенькую, неповоротливую девочку, слышал ее громкий, требовательный голос. Няньки жаловались, что дитя капризно не в меру.

А потом вдруг вытянулась, похудела, откуда-то взялась в ней удивительная прыть. С утра до вечера, пренебрегая игрушками, она скакала по дому, неутомимая, как белка. Запрет на отцовскую мастерскую она сняла сама, и не единожды заставал Луиджи маленькую модницу за примеркой неоконченных алмазных уборов, а то еще хуже, находил в испачканном, с трудом разжатом кулачке самой лучшей и тонкой огранки камни. «Это нельзя! Никогда! Наказать немедля!» Непривычный к угрозам голос Луиджи срывался на фальцет. Мария притворно выжимала из себя слезу, а потом вдруг прыскала в кулак и безбоязненно бросалась отцу на шею. Их отношения начались с конфликтов, он наказывал, она ластилась и наконец заставила отца полюбить себя без памяти. Любовь эта, нежная, чувствительная, принесла не только радость, но и вогнала в сердце шип, называемый словом «ответственность». Имеет ли он право растить этот веселый цветок в суровых хлябях русской столицы? В дом стал ходить менее удачливый и вечно голодный соплеменник, чтобы обучать Марию итальянскому языку, а Луиджи дал себе слово через год, в крайнем случае через два, вернуться на родину. Как раз к этому сроку он надеялся округлить весьма значительную сумму, посланную через посредников в венецианский банк.

Воцарение на престоле младенца Ивана с маменькой-регентшей внесло существенные изменения в планы ювелира. Неустойчивое положение трона рождает многие беспорядки. На жизни Луиджи они отпечатались тем, что знатные вельможи, которые всегда имеют обыкновение брать драгоценные изделия в кредит, здесь и вовсе перестали платить. Жаловаться на них можно было разве что Господу Богу, но русский Бог глух к стенаниям иностранца. Деньги не копились, а таяли с неимоверной быстротой. Возвращение на родину становилось неотвратимой реальностью. Уже найден был покупатель на дом и упакованы вещи.

Удержал его от отъезда Лесток, с которым Луиджи был знаком довольно тесно. За три дня до памятной ночи, когда Елизавета взошла на престол, Луиджи случилось ужинать вместе с Лестоком у итальянского купца Марка Бени, были там еще французский посол и секретарь посольства Вальденкур. Пили вино, произносили тосты. Луиджи предложил выпить за солнечную Венецию, в которую отплывал через три дня. Тост был поддержан криками радости, однако Лесток улучил минутку, отвел ювелира в сторонку и строго-настрого посоветовал в ближайшие три дня сидеть в своем дому и не высовывать носа, если желает сберечь себе деньги и жизнь.

Луиджи умел слушать дельные советы. Он вышел подышать свежим воздухом только тогда, когда армия присягнула государыне Елизавете.

Вопрос о немедленном отъезде сам собой рассосался. Государыня была весьма милостива. Она собственноручно приняла из рук ювелира драгоценные поделки, восхитилась его работой и запретила думать об отъезде. Луиджи опять засучил рукава, тем более что в знак особой милости ему разрешено было работать без посредников, то есть самому сноситься с китайскими купцами и покупать драгоценности беспошлинно. Тут и вельможи вспомнили старые долги, каждому нужно одеться и выйти в свет, а если платье не «облито» брильянтами, то ты как бы голый. Деньги к Луиджи текли рекой.

Здесь ювелир окончательно понял, что в ближайшие десять-двадцать лет ему из России не вырваться, приковала суровая страна своей щедростью, но Марии-то за какие грехи страдать без отечества?