Гардемарины, вперед!

Говорить о деле начали только тогда, когда откушали по чашке чаю и попробовали пирога — чуда кулинарного искусства. Вера Константиновна не решалась поставить вопрос в лоб, а все кружила вокруг ювелира, постепенно сужая радиус действия. Вы наш защитник, Винченцо Петрович, вы так обходительны с дамами, а особливо с высокими особами, они вам во всем доверяют, да и как не доверять, если вы об их красоте первый радетель?

Луиджи принялся за вторую чашку, разнежился и сказал, что приготовил для великой княгини новый убор. Брильянты в нем скреплены агатами в золотой оправе. Агат, конечно, камень не броский, но по астрологическому календарю является талисманом-хранителем для их высочества Екатерины Алексеевны. После этого он сообщил, что принял отчаянное, несравнимое по смелости решение: коли представится случай шепнуть великой княгине вопрос, простите-де, ваше высочество, не сочтите за дерзость, не ведом ли вам сей юноша — Никита Оленев, то он этот вопрос шепнет. Но это при условии, что Екатерина будет пребывать в добром здравии и хорошем настроении. И разумеется, спросить можно только в том случае, если их высочество будут пребывать в одиночестве и, главное, если работа им придется по вкусу, потому что если ожерелье их высочеству не понравится, то в голове будет одна мысль: как бы со стыда не сгореть.

Вера Константиновна кивала с полным согласием, а Софья нервно теребила бахрому на скатерти, сплетая ее в тугие косички. Как можно так длинно и нудно говорить о великой княгине? Право слово, любой, даже самый милый человек, в близости дворца тупеет.

— Простите, Винченцо Петрович, — решилась вступить в разговор Софья. — А если великая княгиня посмотрит на вас эдак, — она приняла гордый и надменный вид, — и скажет: «Нет, не ведом, знать не знаю никакого Никиту Оленева!» Тогда что?

Луиджи размял пастилку языком, хлебнул чаю, вытер губы и пожал плечами.

— Упаду в ноги. Скажу, простите за дерзость, — сказал он с достоинством.

— А чего ты еще хочешь? — Вера Константиновна недовольно посмотрела на невестку.

— Упасть в ноги — это правильно. Но дальше не так… Дальше надо просить великую княгиню о защите. Напомнить, как предан ей сей юноша, сказать, что четыре года он жил лишь мечтой о том, чтобы увидеть ее хоть издали.

Прекрасные глаза ювелира приняли какое-то совершенно новое выражение, они даже стали слегка косить, столь велико было потрясение от бестактной просьбы. За столом все замерли, и в этой тишине особенно выпукло прозвучал вопрос, заданный доселе молчавшей Марией:

— Господин Оленев влюблен в великую княгиню?

— Ну откуда я знаю? — рассердилась Софья, меньше всего ей хотелось обсуждать этот деликатный вопрос с посторонними людьми.

— И она в него влюблена? — продолжала Мария, всматриваясь в Софью с таким пристальным вниманием, словно могла поймать ответ визуально, угадать по выражению глаз.

Только тут Луиджи очнулся от шока.

— М-м-можно ли это? — Он зацепился языком за первую букву и тянул ее за собой, изображая неопределенное мычание. — Да смею ли я касаться столь деликатного предмета? Я только придворный ювелир, и не более того. Две встречи в саду с прекрасным, ныне исчезнувшим юношей дают ли мне право столь бесцеремонно вторгаться… рисковать будущим дочери моей… — Тут слова его пресеклись, и Луиджи закашлялся, ему не хватило воздуха.

Вера Константиновна погрозила Софье пальцем и с взволнованной заботливостью стала бить гостя по спине, но, вспомнив о присутствии Марии, осторожно убрала руку, сделав вид, что сняла с камзола ювелира невидимую пушинку. Однако Мария не обратила внимания на это фамильярное постукивание. Она сидела нахмурившись, о чем-то мучительно размышляя.

— Я все поняла, — сказала она вдруг. — Он ее фаворит. Но это не важно. Видимо, власти великой княгини не хватает, чтобы помочь господину Оленеву. Поговорить с ней надо непременно, но папеньке это не под силу. Он не сможет, как бы ни старался.

Луиджи с благодарностью посмотрел на дочь, он даже взял ее за руку и прижал ее к губам. Знай он, какая мысль уже вызрела в ее голове, вряд ли поторопился бы выказывать знаки любви и признательности.

— С папенькой должен поехать кто-нибудь еще. Какой-нибудь такой человек, который посмеет задать любой вопрос, — сказала она решительно.

— Уж не гвардейца ли Белова вы имеете в виду? — испуганно спросила Вера Константиновна.

— Не-ет, сударыня, с гвардейцем я не поеду. Да и он сам не согласится, если, конечно, у него на плечах есть голова. Его просто могут узнать в Царском Селе, его не пустят!

— Меня пустят, — сказала быстро Софья. — Меня не узнают. Я поеду как ваш ученик, подмастерье… как это называется?

— Но среди моих учеников нет дам!

— Я переоденусь в мужской костюм.

— Через мой труп, — коротко сказала Вера Константиновна.

Никогда еще Софья не слышала в голосе свекрови таких жестких, металлических нот.