Гардемарины, вперед!

— Прочтите это. — Он вложил в руку великой княгини извлечение из депеши посла Лопиталя своему королю.

Депеша попала в руки канцлера неделю назад. С точки зрения посла, она не несла какой-либо секретной информации, потому что, хоть и была зашифрована, послана была обычной почтой.

Лопиталь писал своему королю, что был отменно принят императрицей, что пышность его свиты затмила русский двор, что начало его посольской деятельности отмечено весьма благоприятными предзнаменованиями (какими именно — не написал), и уже в конце депеши вскользь упомянул о слухах, возникших якобы под влиянием французского посольства об изменении престолонаследия в России. (На этом месте сердце Бестужева забилось учащенно.) Кончил депешу Лопиталь в выражениях самых решительных, эти-де «лживые, коварные, лишенные смысла измышления» распространяются, вне всякого сомнения, послом Англии Вильямсом, «человеком лживым и коварным», однако между строк угадывалась некая гордость — мол, не успел приехать в Россию, а о нас уже такое измышляют.

Бестужев понял, что если послы французский и английский взялись чесать языками по поводу престолонаследия, значит Шувалов решил это рассекретить. Значит, это уже общая, широко обсуждаемая тема. Перлюстрированная депеша попала к Бестужеву как раз накануне обморока Елизаветы, и с тех пор он не устает твердить себе: надобно спешить, опередить Шуваловых! Теперь в розовой гостиной канцлер задал себе вопрос: откуда Вильямс мог узнать об этом проекте? Первоначальная мысль о братьях Шуваловых показалась вдруг Бестужеву чрезвычайно наивной. Более того — невозможной. Не будут Шуваловы судачить по столь важному вопросу. А не могла ли великая княгиня как-нибудь мельком, без умысла обмолвиться в присутствии английского посла о столь деликатном вопросе? Бестужев тут же дал себе ответ: обмолвиться — да, без умысла — нет, то есть Екатерина сболтнула, конечно, с определенными намерениями. Какими? Это надобно проверить.

Великая княгиня прочитала, вернула бумагу. Карие глаза ее выражали полную безмятежность.

— Простите мне мою смелость, ваше высочество… Вы не говорили о нашем приватном разговоре сэру Вильямсу?

Чистый лоб Екатерины наморщился, глаза совершили неопределенное движение — вниз, вбок, опять на Бестужева. Канцлер еще длил свою фразу: «Я имею в виду мысль государыни сделать наследником Павла Петровича…» — но было уже ясно: говорила и никогда не сознается в этом.

Ладно… Это мы потом обмозгуем, а теперь надобно о деле.

— Как уже было говорено, я готовлю манифест о престолонаследии. Он будет представлен вам в конце недели через известную персону. Здоровье государыни — вот что определяет сейчас наши поступки.

Канцлер не только перешел на шепот, он вообще говорил одними губами, и Екатерина напряженно, чуть нахмурившись, смотрела на его шевелящийся рот.

— Если ЭТО произойдет… вы понимаете? Мы должны иметь в Петербурге верных людей и, конечно, армию. Я имею в виду…

— Я понимаю, — быстро сказала Екатерина; жужжащая муха вдруг смолкла, и она тревожно оглянулась на вазу.

— Ваше высочество, вам следует раз написать фельдмаршалу Апраксину, но в отличие от предыдущих посланий он должен получить четкие указания. Это должно быть другое письмо. Нам нужно наконец поставить точку над «i».

Екатерина сделала неопределенное движение плечами, — видно, платье жало ей в лифе, потом склонила голову, рассматривая рисунок ткани на платье, и сказала будничным спокойным тоном:

— Я уже поставила точку над «i». Это «другое» письмо Апраксин должен был получить еще перед Гросс-Егерсдорфом.

Бестужев откинулся назад. Он был так потрясен, что спросил в полный голос:

— И вы получили ответ?

— Нет, не получила. Но ответ и необязателен. Я верю в преданность фельдмаршала Апраксина. И судя по его поведению после баталии, он отлично меня понял и согласен со мной.

«Как осмелела! — Бестужев был словно в шоке. — Я мальчик-паж рядом с ней!»

— Осмелюсь спросить, ваше высочество, кто был посыльным?

— Это не важно. Я доверяю этому человеку.

— Простите, но это не простое любопытство. Что вы изволили написать фельдмаршалу?

Бестужев боялся, что и на этот вопрос не получит ответа, но Екатерина ответила, четко, словно по пунктам перечисляла.

— Государыня больна. В любой момент в государстве могут возникнуть серьезные изменения, посему надобно армию иметь вблизи русских границ… дабы предотвратить беспорядки, кои могут возникнуть. Что вы на меня так смотрите? — прервала она себя. — У императрицы каждый месяц конвульсии. И каждый раз все более тяжелые! Обморок в Царском Селе нетрудно было предугадать.

— На такое письмо нельзя не ответить! Надо молить Бога, чтобы оно не попало в чужие руки! — Голос Бестужева прозвучал мистически, пророчески, но чуткое ухо уловило бы в нем фальшивые нотки.