Гардемарины, вперед!

Мелитриса с трудом привыкала к этой жизни. Она присматривалась, знакомилась, хотела нравиться, но при этом не старалась угодить старшим, не позволяла себе смеяться над теми, над кем все смеются, например над Трушиной — заикой или юной Браун, у которой был оливковый цвет лица и всегда мокрые руки. Избыток свободного времени — это было непривычно и неприятно. В ее дорожном сундуке лежали привезенные из Москвы книги, но она стеснялась их читать, так как боялась насмешек. Ведь без очков она плохо видела. Очки теперь хранились на самом дне сундука под бельем и доставались в случае крайней необходимости, когда приходилось писать письма.

Внове была Мелитрисе и постоянная озабоченность и болезненное любопытство к представителям противоположного пола. Этим захлебывающимся любопытством был пронизан весь фрейлинский флигель от подвала до потолка. Записочки, встречи в аллеях, со значением наклеенные мушки, стихи, ревность, слезы, зависть и, что всего удивительнее, ночные свидания в самом флигеле. Видно, законопаченное и задраенное судно все-таки давало течь. Нельзя было понять, просачивались ли бравые поручики, корнеты, прапорщики и секунд-ротмистры (иные даже шпоры забывали снять, так и бряцали ночью по паркету) со стороны Шмидтши или мадамы. Через неделю или около того с начала своей фрейлинской жизни Мелитриса не поставила на ночь ширму, поленилась вставать босиком на холодный пол. В полночь она была разбужена чьим-то с трудом сдерживаемым дыханием. Не исключено, правда, что разбудило ее присутствие чужого человека, а дышать тяжело со страху начала она сама. Луна была на ущербе, но света ее было достаточно, чтобы рассмотреть мужскую фигуру в белом. Когда тень от фигуры достигла ее изголовья, Мелитриса дико закричала. Звяканье шпаги или кортика она приняла за звон кандалов, коими должно было быть украшено привидение.

На крик Мелитрисы немедленно отозвалась горничная мадамы. Она явилась в папильотках, со свечой в руке. Надо ли говорить, что виновник крика давно скрылся за одной из ширм.

— Что за вопль? — спросила горничная строго.

Верочка Олсуфьева уже сидела в кровати, выглядывая из-за ширмы.

— Мышь! Вообразите, она прыгнула с потолка. Это ужасно!

У Мелитрисы хватило ума промолчать. Когда горничная, негодуя, удалилась — это ли причина, чтобы будить людей по ночам, Верочка принялась хохотать как безумная. Чтобы заглушить смех, она закрывала рот подушкой. Мелитрисе надоело слушать ее хохот.

— Подушку не проглоти!

Верочка по-своему истолковала недовольство Мелитрисы.

— Не злись! К тебе тоже будут ходить. Копи деньги, чтобы подкупить Шмидтшу.

— А почему не мадаму? — спросила потрясенная Мелитриса.

— Принцессу Курляндскую деньгами не подкупишь. У мадамы было два жениха. Первый, — она подняла свой выгнутый дугой пальчик, — Петр Салтыков. Красив, но глуп, так о нем говорят. Он старший брат Сергея Салтыкова, того, что был в фаворе у великой княгини.

Мелитриса покраснела, но не столько от смущения перед этим загадочным отношением полов, сколько от негодования, что об этом так бесцеремонно разглагольствуют.

— Это давно было, лет пять назад. Меня тогда еще во дворце не было, — продолжала Верочка.

— Что значит в фаворе? У великой княгини муж!

Вот здесь и рассказала Олсуфьева о сложных отношениях этой пары — наследника и его супруги, сообщила также не намеком, а в лоб о связи мадамы и великого князя. А уж фрейлины умели сплетничать о делах двора.

— Вторым женихом принцессы стал князь Григорий Хованский… — продолжала Верочка, закончив с семьей наследника.

— А первый куда делся? Умер?

— Ну почему — умер? Просто они поссорились. Не сошлись характерами. С князем Хованским мадама тоже не сошлась. Сейчас на горизонте маячит третий жених — Александр Черкасов. Я его видела, ничего себе, представительный мужчина, только жадный чрез меру и, когда злится, один глаз у него косит… Ладно, давай спать…

Верочка сладко посапывала, а Мелитриса все ворочалась с боку на бок, крепко зажмурив глаза, вглядывалась в бархатную тьму, где иногда искрами вспыхивали яркие точки. Она пугалась этих непонятных всполохов, распахивала глаза и принималась рассматривать неясные очертания ширмы. Вдруг в отдалении раздался еле слышный смех, затем еле слышные шаги, — наверное, ночной гость снял сапоги и шел босиком, затем послышался звук отворяемого окна, и все смолкло. У Мелитрисы громко застучало сердце. Какой стыд, что это она разволновалась?! Олсуфьева говорит — копи деньги… Как у нее только язык поворачивается произносить такое вслух! Но если появится когда-нибудь победитель ее сердца, то имя ему будет Никита. А для свидания с ним не грех и денег накопить…

Свидание

Раз в три дня, то есть каждый почтовый день, Мелитриса писала письма — очень коротенькие, без черновиков и сразу без помарок. Она заранее очень тщательно обдумывала их содержание.

— Кому? — не выдержала наконец Верочка. — Кавалеру? Воздыхателю? — Глаза ее азартно взблеснули.

— Опекуну. Князь старый и скучный, но очень меня любит и умолял, чтобы я писала ему каждый день, — невозмутимо ответила Мелитриса.