Гардемарины, вперед!

На первый взгляд все фрейлины выглядели совершенными красавицами: и одеты, и причесаны, во взоре подобающая томность, и разговаривают по-светски, чуть в нос, кстати, необычайно противно. Но при ближайшем, более подробном осмотре Мелитриса увидела у своих будущих товарок кучу изъянов. Во-первых, среди них были почти старухи, им было уже наверняка за двадцать пять, и Мелитриса искренне их пожалела. А во-вторых, смотришь, у иной зубы ужасные, и она все время по-старушечьи поджимает губы, у другой глаза нарисованные, от третьей пахнет нехорошо, у четвертой вся шея в сыпи или в прыщах, не поймешь сразу что. В чем-то все фрейлины были неуловимо похожи, может быть, модными мушками — все были оклеены ими весьма щедро, и несколько спесивым выражением лица, или светлым тоном однообразного покроя платьев. Словом, фрейлин можно было поставить в строй. Это был бы самый очаровательный отряд на свете, но все-таки отряд, стадо, сборище однотипных. Но из всех новшеств, коими полнилась душа Мелитрисы, больше всего ее потрясла встреча с принцессой Курляндской. Собственно, в самой встрече не было ничего особенного.

— Мелитриса? Какое странное имя.

— Получила его при крещении.

— Понимаю, — принцесса доброжелательно усмехнулась, — но я не могу придумать к нему уменьшительное имя. Как звали тебя дома?

— Папенька — Мелитрисой, нянька — тяпой-сударыней, тетушка меня никак не звала, просто мадемуазель…

— Понятно, — кивнула гофмейстерина. — Я буду звать тебя, как папенька и на «вы», а ты называй меня мадамой…

Мелитриса сделала книксен. Мадама… Начнем с того, что она была горбата. Да, да… Такого нарочно не придумаешь — поставить для присмотра за фрейлинами старую уродку Шмидт и горбатую… страшно вымолвить — Бироншу. Екатерина Ивановна была дочерью Эрнста Иоанна Бирона, герцога Курляндского. Мелитриса родилась в тот самый год, когда Бирон — мучитель, тиран и притеснитель, фаворит покойной Анны Иоанновны, был сослан в Сибирь. О, папенька рассказывал, нянька нашептала про все эти ужасы, аресты, казни, Тайную канцелярию, да и что рассказывать, если в воздухе по сию пору висит мрак и ужас бироновщины.

Однако, присмотревшись к мадаме, Мелитриса нашла, что она вовсе не так ужасна. Ей было около тридцати лет, глаза ее природа сотворила красивыми, светло-серыми, а каштановые, вьющиеся на висках волосы были выше всяких похвал. И потом, она умна. Добавим, что горб не мешал принцессе Курляндской… тсс!.. быть другом, а может, и возлюбленной их высочества великого князя Петра Федоровича. Когда она сидела за столом или в кресле, то никакого горба у нее не было видно, а Верочка Олсуфьева — она с принцессой в бане мылась — говорит, что горба у нее вовсе нет, просто она кривобокая.

Простить мадаму за ее фамилию и признать, что дочь за родителей не ответчица, заставила Мелитрису романтическая история жизни принцессы Курляндской, рассказанная шепотом все той же Верочкой Олсуфьевой.

Бирона с семьей при Анне Леопольдовне сослали в Сибирь, но когда на трон вступила Елизавета, она разрешила сосланным выбирать место жительства вблизи Москвы. Они выбрали Ярославль. Маленькую кривобокую принцессу не любили ни отец, ни мать, плохо о ней заботились, и наконец она, тяготясь страшной своей участью, решила бежать от родителей. Но куда? Она прибежала к жене ярославского воеводы, заклиная дать ей кров и уберечь от нареканий жестоких родителей. Фамилия жены была Пушкина. И вот эта Пушкина написала письмо на высочайшее имя, в котором помимо просьб о заступничестве была еще одна, согревшая сердце императрицы. Принцесса желала принять православие.

Дальнейшая судьба повела принцессу по жизни с улыбкой. Крестной матерью ее была сама государыня. Ядвига Бирон превратилась в Екатерину Ивановну, принцессу Курляндскую и обер-гофмейстерину Елизаветы. Полученное при дворе место было не только престижным, но и денежным.

— Они следят за нами в четыре глаза, — закончила свой рассказ Олсуфьева. — Обе знают, что их задача — выдать нас удачно замуж. После выгодной женитьбы они получат от родителей много, очень много… Ну, ты понимаешь… — Верочка вдруг зевнула всласть, двуглавый орел в рот влетит, честное слово. — Спать… теперь спать…

Служба Мелитрисы должна была начаться с представления ко двору, но из-за болезни государыни его отложили на неопределенный срок. Фрейлины ловили каждое слово о здоровье Елизаветы, но сведения были неопределенные, лекари нагнали туману. Неутомимая Шмидт нашла всем работу, усадила фрейлин за пяльцы. Мадама настаивала на уроках немецкого и французского языков, а также обучения танцам и политесу. Деньги для этих нужд собрали с родителей.

Вставали рано, мылись ключевой водой, потом долго занимались собственным туалетом: прическа, румянец, ленты — фрейлина должна быть красивой!