Гардемарины, вперед!

Тот же Понятовский сообщил, причем на литургии (не нашел лучшего места), что Александр Иванович Шувалов уехал в Нарву, дабы снять допрос с опального Апраксина. То, что Тайная канцелярия, вместо того чтобы привезти фельдмаршала в Петербург, сама отправилась в путь, объяснялось болезнью последнего.

Екатерина решила, что пора ей подумать о мерах защиты от все возрастающей опасности. Правда, она совершенно не знала, с чего начать? Как часто в таких случаях бывает, жизнь сама придумала подсказку.

Рано утром, когда Екатерина сидела в уборной перед зеркалом, а три горничных трудились над ее прической, она заметила у изогнутой ножки трюмо маленькую бумажную «колбаску» — плотно свернутый листок. Она показала на него пальцем, одна из горничных с некоторым смущением подняла и с поклоном подала находку государыне. Смущение горничной было вызвано тем, что подобные туго спеленутые бумажки уже находили в покоях великой княгини. Их уже не раз распеленывали — там было написано слово или цифра. Например, 365. Что это? Число дней в году? Что за странная персона, которая записывает подобное число, потом тщательно свертывает бумажку и бросает ее людям под ноги. Или, скажем, написано по-немецки — среда. Что — среда?

Записок было немного, четыре или пять, но они очень всех раздражали, потому что невозможно было найти им разумного объяснения. Найдя такую вот писульку в государевых апартаментах, там бы давно подняли шум, решив, что это заговор или колдовство. Но на половине великой княгини верить в тайную магию было не принято.

И вот записочка распеленывается самой великой княгиней, она склоняется к свече и читает написанное латинскими буквами имя: Мелитриса Репнинская. Глаза Екатерины округлились.

— Кто это написал? — спросила она грозно.

Горничные испуганно молчали. Тогда были вызваны Владиславова, истопник, фрейлины, статс-дамы, народу собралось человек тридцать.

— Если я через час не узнаю, кто это написал и как попала сюда эта записка, — ледяным тоном молвила Владиславова собравшимся, — то я вынуждена буду прибегнуть к услугам Тайной канцелярии.

Суровость предлагаемых мер была вызвана тем, что великая княгиня не только удивилась, но и испугалась. Увидеть написанной фамилию человека, который занимал все ее мысли, показалось более чем странным. Правда, она думала об отце — покойном, а не о живой дочери, но в каком-то смысле это было одно и то же. От записки попахивало чьей-то злой волей, кто-то знал куда больше, чем ему полагалось. А не начал ли он шантажировать великую княгиню?

Владиславова повторила вопрос, все затравленно молчали. Потом кто-то начал всхлипывать, фрейлины принялись тереть глаза, истопник шепотом матерился. «Это не мы… ваше высочество, не мы… смилуйтесь, мы и писать не умеем, и букв таких не знаем!» — робкие вначале всхлипы превратились в ропот. Владиславова хлопнула в ладоши:

— Ти-хо! Мы вернемся к этому разговору после обеда… А пока вы промеж себя обсудите. Может, есть кто на подозрении?

Когда разошлись все, кроме Владиславовой, Анна вернулась от двери и бросилась в ноги Екатерине.

— Что ты, девочка? — удивилась великая княгиня, она не терпела бессмысленного унижения людей.

— Это я написала, — пробормотала Анна, лицо ее было залито слезами, плечи скорбно обвисли.

Екатерина в себя не могла прийти от изумления.

— Объяснись, — сказала она коротко.

И все объяснилось самым простым способом. Оказывается, Анна случайно познакомилась с новой фрейлиной государыни, а поскольку у той очень странное имя, девушка записала его на бумажку, а бумажку спрятала в лиф.

— И все прочие писульки твои? — нахмурилась Владиславова.

Да… это ее записки. Она имеет обыкновение с того самого момента, как выучилась писать, записывать сведения, которые боится забыть. Обычно это денежный долг или время встречи. Записки она прячет в сумку или лиф, а потом выбрасывает. Слова Анны звучали правдоподобно.

— Но как ты познакомилась с Репнинской? И где? — Екатерина помнила о желании государыни взять к себе дочь погибшего героя, но она никак не ожидала, что это желание осуществилось.

— Мадемуазель спросила меня, как пройти к дворцовой канцелярии. Она должна была получить посланные почтой вещи ее покойного отца.

— И она их получила? — Голос Екатерины дрогнул.

— Не знаю. Это было… — Анна подняла глаза к потолку, вспоминая, — еще в октябре.

Екатерине бы задуматься, почему Анна три месяца носила в лифе крохотную записку с именем фрейлины Репнинской, что это за роковое совпадение, но великая княгиня думала о другом. Ей казалось, что сама судьба во благо дала ей такую подсказку.

— Оставьте меня одну, — сказала Екатерина.

Ей надо было подумать. Князя Репнинского она знала совсем не коротко. Его представил Елагин, сказав, что этому человеку она может доверять как ему самому. Собственно, с ее письмом к Апраксину и должен был ехать Елагин, но потом поездка разладилась, кажется из-за Шуваловых, и Елагин нашел себе замену.