Гать. Задержание

— В том-то и дело, что нет. — Андрей порывисто подошел к столу. — Смотри… Каратели начали действовать 2 ноября, а бой на Радоницких болотах произошел на десять дней раньше… Значит, не планировали фашисты эту операцию. Что-то заставило их вопреки приказу начать раньше. Что?

— А из Белоруссии нет новостей?

— Жду. Там найдены материалы гестапо, где упоминаются наши места.

Зазвонил телефон, и Андрей рванулся к своему столу.

— Андрей Петрович, — голос начальника звучал глуховато, — у меня в кабинете председатель Радоницкого райисполкома Прохоров Виктор Матвеевич. Зайди, пожалуйста.

Когда Кудряшов вошел в кабинет Рослякова, тот разговаривал с пожилым человеком, сидящим в кресле рядом с письменным столом.

Прохоров был одет в серый костюм. На белоснежной рубашке красноватый галстук. На левой стороне пиджака несколько рядов орденских колодок. Лицо грубоватое, с крутым подбородком и большим, с горбинкой носом. Курчавые волосы, несмотря на то, что их, очевидно, старательно расчесывали, торчали в разные стороны. Говорил он резко, басовито. Казалось, что он сдерживает голос, чтобы тот не слишком гремел.

— Бюро обкома партии, Владимир Иванович, — услышал Андрей, закрывая за собой дверь, — приняло решение об осушении Радоницких болот. Нам выгода от этого прямая — появятся распашные земли и дешевое удобрение.

— Знакомьтесь, — начальник посмотрел в сторону Андрея, — старший оперуполномоченный Кудряшов. Прохоров Виктор Матвеевич, председатель…

— Да мы знакомы, — загудел Прохоров. — Так вот куда ты, Андрей, ушел? А я был уверен, что ты на партийную работу перейдешь! Жаль, жаль…

Андрей неопределенно пожал плечами, не зная, как себя вести. Он знал Прохорова хорошо. Работая в обкоме комсомола, Андрей курировал комсомольскую организацию Радоницкого района и встречался с ним не раз и не два.

— Да? — вопросительно, но неудивленно произнес начальник отдела и продолжил: — Тогда прошу садиться, Андрей Петрович… Прошу Вас, Виктор Матвеевич, еще раз сначала.

— Пришел я вот по какому делу… В нашем районе живет и работает егерем Дорохов Василий Егорович. Мой товарищ и земляк. Во время войны он служил у фашистов лесничим. Как он мне говорит, а я ему верю, послал его на этот «пост» командир партизанского отряда Тимофей Смолягин. После войны с его делом разбирались. Ни в каких карательных операциях он не участвовал, но за якобы «пособничество» немцам отсидел. Не хотелось бы мне на его месте очутиться, — вырвалось у Прохорова, и он поежился. — Односельчане-то не видят его в упор. Косятся… И их понять можно. Отряд погиб. Мужья, отцы и братья их там были, а Дорохов жив… — Прохоров замолчал.

Молчали и чекисты.

— Много лет прошло, много воды утекло, но я уверен, что Дорохов пошел служить к фашистам только по приказу Смолягина. Иначе быть не могло — не таков он, Василий Дорохов.

— Простите, Виктор Матвеевич, — осторожно вставил Андрей, — я бывал у Дорохова…

Прохоров удивленно поднял брови.

— Я хочу немного пояснить, — Росляков укоризненно покосился на смутившегося Кудряшова. — Руководством управления поручено нам заняться делом о гибели партизанского отряда Смолягина, а Василий Егорович Дорохов, по его словам, один из партизан. Поэтому наше внимание к его судьбе оправдано… Так что ты хотел спросить у Виктора Матвеевича?

— Про детей Дорохова. Где они живут, дома я их не видел.

— У меня… Из сторожки до школы почти пятнадцать верст… А у меня своих двое да Василия двое. Вроде как футбольная команда… — неловко улыбнулся Прохоров.

Росляков бросил взгляд на часы и встал.

— Я прошу меня извинить — у меня сейчас совещание начинается, — полковник смущенно развел руками, — продолжайте без меня.

В комнате было тихо. Негромко шуршал на столе вентилятор, разгоняя табачный дым. Прохоров курил взахлеб. Рука с папиросой подрагивала, от чего дым завивался мелкими колечками.

— Пепел, Виктор Матвеевич.

— А? Что?

— Пепел упадет.

Прохоров решительно потушил папиросу о край пепельницы и, повернувшись к Андрею, сказал:

— Андрей… Ты не возражаешь, если я тебя буду так называть? — И, увидев кивок головы, продолжил: — Понимаешь, Андрей, с Василием Дороховым меня связывает долгая дружба…

Многое передумал Виктор Матвеевич Прохоров, прежде чем решился на этот шаг. Противоречивые чувства обуревали его, заставляли снова и снова вспоминать свою жизнь, жизнь друзей: Василия Дорохова и Тимофея Смолягина, Марии и Варвары и многих других. Почему-то теперь Прохоров оценивал свои поступки иначе, чем раньше. То, что после войны, когда он, боевой, заслуженный солдат, вернулся с фронта в родные края, казалось мелким и незначительным, теперь приобрело весомость.