–
Буря
Мгновения. Прошло всего несколько мгновений, прежде чем жалкие остатки корзин для яиц сгорели дотла и огонь потух. Опасаясь ступать по пеплу, мальчики отправились к ближайшему клейту разжиться едой. Возможно, тупиком. Заслужили же они кусочек тупика за то, что зажгли сигнальный огонь! Однако, всё сильнее и сильнее терзаемым ветром, им пришлось скрючиться с подветренной стороны башенки-кладовой. Куилл осознал, что они не смогут спуститься, пока ветер не утихнет. Спуститься? Они и в Верхнюю Хижину вернуться не смогут, настолько сильны были порывы.
– Будет буря, – сказал Дейви под шум ветра.
– Наверняка будет, – крикнул Куилл. Их головы были на расстоянии меньше ладони друг от друга, и всё же им приходилось кричать. И шапки пришлось снять – чтобы ветром не унесло. Тогда-то Куилл и заметил, как встопорщились у Дейви волосы, каждая прядка по отдельности, будто он, как животное, мог ощетиниваться. Положив руку на свою собственную голову, Куилл почувствовал треск: воздух был так заряжен электричеством, что оно просто кишело у них в волосах.
На мгновение ему подумалось: не они ли тому виной? Вместо того, чтобы привлечь внимание горстки рыбаков на проходящем мимо фрегате, не призвал ли их костёр бурю? Пот, казалось, застывал и превращался в корочку на коже, ветер огибал клейт, хватая Куилла, пытаясь вытянуть его на открытую местность, чтобы сразиться врукопашную. Камни клейта начали шевелиться, но всё же он оставался стоять, защищая потомков тех птицеловов, что построили его многие годы назад.
И, судя по всему, нескольких святых тоже.
Потому что когда мальчишки повернулись, чтобы прислониться к башенке спинами, на них глядела дюжина пар глаз. У земли теснились качурки, а эти птицы обычно никогда не выходили на берег зимой. Маленькие святые, преданные огненной смерти, крылатые свечки в Средней Хижине. «Цыплята Богородицы», кружившие над душами утонувших моряков; «птицы-души», что хватали души суровых капитанов кораблей и убегали с ними по гребням волн.
Качурки, штормовые ласточки, искавшие укрытия с подветренной стороны судов, когда надвигалась буря.
К первым двенадцати присоединились ещё несколько, шаркая прямо по ступням мальчишек, даже залезая им на колени. Ни один из них не двинулся, разве что Дейви наклонил голову поближе к Куилловой, чтобы они могли расслышать друг друга.
– Что им надо? – спросил он.
– Укрыться, как и нам.
– Это знамение, не знаешь?
– Конечно. Их Дева Мария послала. На ужин.
– Но мне нечем их покормить!
– Дейви, – сказал Куилл, – ты, конечно, самая яркая звёздочка на небосклоне твоей матушки, и я нежно тебя люблю, но… ужинать будем
Они хватали по две птицы разом с ловкостью истинных птицеловов, которой и карточный шулер позавидовал бы. В попытке свернуть им шеи плечо Куилла предало его, так что он совал их головы себе под бедро и надавливал всем весом на каждый хрупкий череп. Он чувствовал через портки кровь – теплее дождя. Они едва ли заметили, когда начался дождь, но совсем не огорчились ему; от дождя птицы взлетали медленнее и поймать их становилось легче. За две минуты они обеспечили ужином всю команду, а бульона им теперь хватит на много дней вперёд.
Решив, что ещё больше качурок будет укрываться с подветренной стороны других клейтов, они уложили обмякшие тельца в каменную башенку и отправились к следующей, чуть дальше от Хижины.
Наградой им послужили ещё сорок качурок, стоявших подобно прихожанам у алтаря со втянутыми в плечи головами.
– Смотри, Куилл! Смотри! – окликнул Дейви и показал зажатый между костяшек рыболовный крючок – чтобы быстрее хватать птиц и убивать их.
Огонь в море. Искра. Вздымающийся в небеса костёр. И теперь качурки – словно дар, посланный из самого сердца моря! Знамения проливались словно дождь, застилая мальчишкам глаза и крича им в уши: «Всё должно быть хорошо, и всё будет хорошо, и всё, что бы ни было, будет хорошо!..»[6]
…Вот только качурки укрылись от чего-то более жуткого, чем дождь, или зимний холод, или бабкины сказки. Они тоже могли читать знамения – в облаках, в беспокойном море, в собирающейся далеко в Атлантике опасности. Инстинкты говорили им, что надвигается буря, от которой весь мир завертится, словно флюгер.