Где живет моя любовь

Что касалось меня, то я отделался сильнейшим сотрясением мозга. Как сказал мне врач, еще немного – и речь шла бы уже о несовместимой с жизнью черепно-мозговой травме. К счастью, в больницу меня доставили быстро, но персоналу никак не удавалось привести меня в сознание. Врачи опасались, что внутренняя гематома могла вызвать необратимое повреждение мозга, но, как я впоследствии узнал от Мэгги, Эймос не поверил в мрачный диагноз и не уставал повторять, что голова у меня крепкая и я непременно выкарабкаюсь. Поначалу его слова служили ей слабым утешением, поскольку как только я приходил в себя, меня тут же начинало рвать, после чего я снова проваливался в беспамятство. О том, что у меня сломаны еще и ребра, медперсонал узнал только на четвертый день моего пребывания в больнице – Мэгги, взявшись меня обмыть, заметила у меня на боку черный кровоподтек, но по сравнению с сотрясением это был сущий пустяк.

Но все обошлось, и меня выписали. Из больницы мы сразу отправились к ветеринару, чтобы забрать Блу. Держа в руках картонную коробку с телом моего преданного друга, я невольно подумал о том, что Блу, безусловно, заслуживал лучшей участи.

Когда мы уже выезжали из города, я сказал Мэгги, что хотел бы заехать в садовый центр, и она кивнула.

В садовом центре я разыскал Мерле, объяснил, что мне нужно, и он помог мне выбрать три лучших саженца. Погрузив их в фургон, мы наконец поехали домой. Там я выкопал яму рядом с могилой нашего сына и, опустив в нее коробку, попытался что-нибудь сказать, но не нашел слов. Видя, что я молчу, Мэгги шагнула ко мне и взяла под руку, а я… я чувствовал себя так, словно собирался закопать в землю часть собственного сердца.

Вытерев слезы ладонью, Мэгги прошептала:

– Спасибо тебе, Блу, за то, что ты заботился о Дилане, пока меня не было.

Я встал на колени возле могилы и в последний раз погладил Блу по холодной голове. Потом – стиснув зубы с такой силой, что они могли бы треснуть – я накрыл коробку крышкой и взялся за лопату. Забросав могилу землей, я выпрямился, задумчиво опираясь на черенок. Что-то беспокоило меня. Мне казалось, я чего-то не сделал, забыл о чем-то важном. Наконец меня осенило, и я снова опустился на колени, склонив голову к самой земле.

– Эй, Блу!.. – позвал я. – Раз уж ты оказался там раньше меня, позаботься о наших детях, о всех троих. Даже в раю им наверняка понадобится друг, с которым можно побегать и поиграть!

Слезы текли по моему лицу и уходили в землю – туда, где лежал наш любимец. И пусть его сердце не билось, я знал, что он меня слышит и понимает.

– Ты самый лучший, Блу, – прошептал я и, выпрямившись, сгреб лопатой остатки земли, сделав над могилой маленький холмик. Глубоко внутри – там, где обитает душа, – я чувствовал тупую боль, но все же нашел в себе силы принести из фургона три ивовых саженца и выкопать три ямы у самого речного берега. Саженцы были совсем маленькими – не выше трех футов, но я знал, что, если посадить их достаточно близко к воде, через несколько лет из них вырастут высокие деревья, которые укроют своей тенью могилы моего сына и моей собаки.

Мэгги помогала мне, отгребая землю в сторону. Бережно взяв в руки саженцы, она вынула их из пластиковых горшков, опустила в ямки и заровняла. Зачерпнув горшками речной воды, мы как следует полили ивы. Отступив на несколько шагов, я окинул взглядом результаты наших трудов и остался доволен: три молодых деревца были высажены на расстоянии футов десяти одно от другого. Когда они вырастут, то склонятся над рекой, и их гибкие плакучие ветви будут касаться воды и плыть по поверхности, словно рыболовные лески или волосы русалок.

Похоже, Мэгги тоже была довольна. Возможно, вид трех молодых ив даже немного ее утешил. По ее лицу струился пот, вены на руках набухли, но когда она встала рядом со мной, я заметил, что ее напряженные плечи расслабились и опустились, а на лице появилось умиротворенное выражение. Я даже подумал – она почти готова примириться с теми событиями, которые исковеркали, перевернули всю нашу жизнь.

Потом мы отправились спать. Поднявшись в комнату над амбаром, мы включили кондиционер на «Снег», задернули занавески на единственном окне и легли. Заснули мы быстро, но перед тем как провалиться в сон, я еще успел подумать: если в нашей жизни еще возможно то, что обычно называют «нормой», то сейчас мы были к ней ближе всего.

На следующий день Мэгги проспала до обеда. Лишь около двух пополудни, когда температура поднялась до девяноста девяти[34], она появилась из амбара и пошла по траве к дому, где я сидел на крыльце и размышлял. Прикрывая от солнца глаза, она босиком пересекла лужайку и села на качели, а я отправился на кухню готовить омлет. Когда я протянул ей тарелку, она поставила ее на сиденье рядом с собой и, сложив руки на коленях, опустила на них голову. Даже в тени под навесом воздух был таким горячим, что им было трудно дышать, и ее плечи и кожа на шее сзади покрылись блестящей пленкой испарины.