Гендер и язык

В такой работе упускают из вида, что категории женская речь, мужская речь и

авторитетная или влиятельная речь

не просто показатель, производный от идентичности говорящих. Иногда высказывания говорящего создают ее или его идентичность. Эти категории, наряду с более широкими категориями фемининности и маскулинности, конструируются культурой внутри социальных групп. Они меняются в истории и системно взаимосвязаны с другими областями культурного дискурса, такими как сущность личности, власти и желаемого нравственного порядка [1995, 171].

С этой точки зрения, действительно есть нечто отделяющее «женский язык» от простой суммы языковых фактов, частота употребления которых отличает женщин (субъектов уже сформированных) от мужчин (субъектов уже сформированных). Это дискурсивный конструкт, организация, иерархия значений, которые служат источником непрерывного конструирования гендерной идентичности членами определенной культуры. Гал настаивает, чтобы лингвисты более внимательно относились к «идеологически-символическим аспектам речи – культурным конструктам языка, гендера и власти, которые формируют у женщин и мужчин образцы и представления об их собственных речевых практиках» [1995, 173].

Это утверждение знаменует теоретический сдвиг. Хотя Гал ссылается на то, «что упускается» в традиционной социолингвистике, в действительности это «упускаемое» понимание нельзя просто добавить в традиционную модель, так как предлагаемое им взаимоотношение языка и гендера (или любой другой социальной категории) более или менее противоположно тому, которое допускают традиционные лингвисты. «Женский язык» как категория больше не считается показателем, производным от социальной идентичности тех, кто его использует («женщин»), а стал «идеологически-символическим» конструктом, который является потенциально созидающим эту идентичность. «Быть женщиной» (или мужчиной) – это, кроме всего прочего, говорить как женщина (мужчина). Люди порождают свое собственное речевое поведение и судят о поведении других в свете гендеризованных значений, приписываемых культурой определенным способам речевого поведения.

Как я упоминала ранее, можно реинтерпретировать мнение Лакофф о ЖЯ в соответствии с изложенным выше (этот вопрос излагается более подробно [Bucholtz and Hall 1995]). Феномен, который Лакофф «описывает» в работе «Язык и место женщины» («Language and Woman’s Place»), возможно, является не столько эмпирической реальностью, сколько символическим идеалом, который, по Сьюзан Гал, помогает привести в систему идеи о том, как должны

говорить женщины и мужчины и, следовательно, до некоторой степени (реальность будет более вариативна), как они действительно говорят в определенных случаях. Если принять это новое толкование, оно, возможно, заставит замолчать критиков недостаточной эмпирической подтвержденности обобщений Лакофф. В то же время оно, по-видимому, предполагает, что связь между символическим пониманием и репрезентацией гендера и созданием гендерной идентичности в повседневном социальном поведении является важной областью для дальнейшего исследования.

Вывод из высказываний Гал о планировании и проведении эмпирической работы заключается в том, что лингвистическое поведение не может являться единственным объектом внимания исследователя: его необходимо соотносить с несколько более широким этнографическим (и часто также учитывающим исторические факты) описанием частных контекстов и идеологических систем, в которых происходит использование языка. В настоящее время, по-видимому, существует движение в этом направлении среди исследователей феминистской науки, иллюстрируемое, например, многими работами в сборнике, в который включена статья Гал [Hall and Bucholtz 1995]. Другим выводом из призыва Гал акцентировать «культурное конструирование языка, гендера и власти» является то, что две области исследования, которые часто считались отдельными, – исследование «обычного», или «естественного» гендерного речевого поведения и исследование гендерных идеологий, их (вос)произведения в СМИ, – следовало бы теснее взаимосвязывать.

Представляя гендер: лингвистика и постмодернизм