Я немного волновался, представляя, каково будет выступать перед собранием «настоящих» кристаллографов. Эти люди, в сущности, разработали метод, а я всего лишь пользовался им. К счастью, мое выступление прошло достаточно хорошо. Выступление Ады было назначено на утреннее заседание в понедельник, называвшееся «Макромолекулярные сборки»; там читался ряд захватывающих лекций о крупных и нетривиальных структурах. Его возглавлял Вим Хол, известный голландский ученый. Каждому докладчику выделили по 20–25 минут плюс примерно пять минут для ответов на вопросы. Основные обязанности ведущего были таковы: следить, чтобы докладчики укладывались во время, а вопросы не шли только от одного-двух человек.
Вначале Ада кратко напомнила об этапах своей деятельности, а затем описала полученные ею новые кристаллы целой рибосомы. Она подробно остановилась на том, как характеризовала их, и упомянула, что достигла разрешения до 2 ангстрем. Предъявленный ею дифракционный узор был потрясающим, во все стороны рассыпано множество пятен до самых краев фотографии. Мы просто не могли усидеть на месте, ожидая рассказа о том, что же она дальше с ними делала.
Большую часть своей лекции она описывала, как пыталась и далее характеризовать их, пока не огорошила нас анти-кульминацией: оказалось, что это не рибосомы, а посторонняя примесь – белок-энолаза! К тому моменту она уже с верхом исчерпала отведенный ей лимит времени, но Вим Хол не смог ее остановить. Она перешла к описанию реального прогресса, которого ей удалось достичь с кристаллами рибосом. Насколько мы могли судить, едва ли она вообще чего-то достигла с момента прошлогодней встречи в Виктории.
К тому моменту, когда она закончила, график конференции уже был сорван более чем на полчаса. Это вышло боком для Пола Сиглера из Йеля. Пол был настоящим научным гигантом. Он также начинал карьеру в LMB и за годы работы расшифровал множество очень важных структур, став одним из наиболее выдающихся структурных биологов своего поколения. Он был резким и уверенным человеком, славился своим горячим нравом и за словом в карман не лез. Как-то раз он разбил стеклянную панель в ксероксе, в гневе грохнув по ней рукой, в другой раз расколошматил выдвижной ящик стола. Однако он пользовался всеобщим уважением и восхищением.
Пола специально поставили в самый хвост заседания, чтобы он выступил замыкающим, так как в его лаборатории незадолго до того расшифровали структуру GroEL – крупного белкового комплекса, способствующего правильной свертке новоиспеченных белков после их выхода из рибосомы. Когда он поднялся на кафедру для выступления, кто-то из распорядителей подошел и сказал: «Сэр, пожалуйста, закругляйтесь и отойдите поскорее. У нас тут через несколько минут нобелевский лауреат выступать будет». Пол был взбешен. Нобелевским лауреатом оказался Ганс Дайзенгофер, который получил премию после нашей прогулки во время курсов кристаллографии. Всем нам нравился Дайзенгофер, но никто из нас не считал, что его выступление хоть чуточку ценнее лекции Пола.
У всех на устах на той конференции было имя Тома Стейца, широко известного кристаллографа и коллеги Питера Мура по Йелю, который вместе с Питером когда-то начинал исследовать структуру рибосомы. Сначала Том поступил в Университет Лоуренса в родном штате Висконсин, затем учился в аспирантуре Гарварда под руководством Билла Липскомба, знаменитого химика, бывшего одним из первых американских специалистов по кристаллографии белков. Там он повстречал свою будущую жену Джоан, которая занималась исследованием рибосом в лаборатории Джима Уотсона.
Сегодня Джоан – одна из ведущих биологов-молекулярщиков в мире. Сначала она попыталась поработать над кандидатской в Гарварде под руководством одного известного цитобиолога, но он отказал ей под предлогом: «Вы же дама. Что делать, если вы выйдете замуж и заведете детей?» Она едва смогла сдержаться и разрыдалась, как только вышла из его кабинета. К счастью, Уотсон без колебаний взял ее на работу к себе в лабораторию, и было это в один из самых интересных периодов на заре исследования рибосом.