Генрих IV

Когда самый усердный труженик вторгается в сферу административной и политической власти, а еще пуще — берется за оружие, он становится презренным человеком, ничтожеством и негодяем. Политическая власть должна осуществляться небольшой группой общества, рожденной в замкнутой среде определенного сословия и обученной для этой цели. «Чернь» способна высказывать только необдуманные и беспочвенные требования.

Что до вооруженного восстания, то в политических речах Генриха оно рассматривается с некоторой снисходительностью, если в нем участвуют представители дворянства, и снисходительность его возрастает соответственно с рангом участника. Провинциальный дворянин, поднимающий мятеж, — разбойник, но его талант командира все же вызывает восхищение. За такими знатными сеньорами, как Гиз, Монморанси, Майенн, судя по всему, признается определенное право на мятеж, неразрывно связанное с их ролью феодалов. Король обращается с ними как с равными. На этом уровне между противниками возникает нечто вроде солидарности. «Принцы должны помогать друг другу в наказании своих подданных, восстающих против своих государей», — писала католичка Екатерина Медичи своему врагу англиканке Елизавете Английской. Наоборот, восставший народ — это враг, которому нет прощения. В сражениях дворян берут в плен, чтобы получить за них {317} выкуп и потому, что они — братья, кузены, друзья детства победителей. Мелких сошек разгоняют или истребляют. Вооруженная косами ватага крестьян, взбунтовавшихся против повышения податей, подлежит беспощадному уничтожению.

Трудный выбор аристократов

Сен-Клу, утро 2 августа 1589 года. Когда новый король Франции уезжал из Медона, его приветствовали овации гугенотских войск. Когда он прибыл в Сен-Клу, его встретила коленопреклоненная швейцарская гвардия. Его сопровождало восемь верных соратников, которым он из предосторожности велел поддеть под камзолы кирасы, и отряд из тридцати дворян. Ситуация была крайне напряженной. Слуги и фавориты покойного короля все еще находились у его одра. Агриппа описал эту сцену с обычным для него вдохновением. Тогда как два монаха-францисканца молились на коленях у подножья королевского ложа, Франсуа д'О и его брат, Жан де Ману, Шатовье, Клермон, д'Антраг и Дампьерр предавались отчаянию, «надвигая шляпы или бросая их наземь, сжимая кулаки, воздевая руки, давая обеты и обещания, которые заканчивались словами: «лучше умереть тысячью смертей». Генрих не заблуждался. Эти господа отказывались выполнить клятву, которую они дали ночью умирающему. Их религиозные убеждения восставали против нее. Она противоречила также их интересам. Бывшие фавориты лишались всего при новом короле из другого лагеря и уже имеющего собственных слуг. Возможно, ими руководил также более благородный мотив: ответственность {318} перед историей за признание еретика, избрание его как бы от имени нации, как если бы речь шла о древнем обычае избрания монарха пэрами.

Возникло три тенденции. Одни, а именно «политики», соглашались признать Генриха IV без всяких условий, другие — при условии немедленного отречения, и, наконец, третьи предпочли отказаться, удалиться в свои дворцы и замки и выжидать. Король с полуслова понял недомолвки. Он поселился в соседнем с Лувром доме, надел фиолетовый королевский траур и созвал своих советчиков. Накануне, в Медоне, он уже выслушал их мнения. Почти все высказались за то, чтобы возвратиться за Луару, сделать временной столицей Тур, набрать на Юго-Западе войска, затем вернуться на Север и воевать с Майенном и лигистами. Один Китри высказал противоположное мнение. Уйти из парижского региона — значит признать себя побежденным, а кроме того, бросить на произвол судьбы дворянство Пикардии, Иль-де-Франса и Шампани, которое последовало за Генрихом III и теперь наверняка переметнется на сторону Лиги. Генрих согласился с последним мнением.

2 августа днем дискуссия возобновилась по другому поводу. Догадываясь об уговорах, которым подвергнется их король, Ла Форс и д'Обинье заклинали его остаться верным протестантской вере как ради своей репутации, так и ради того, чтобы не оборвать связи с теми, кто давно и верно ему служит с опасностью для жизни. «Не сомневайтесь, что все они вас покинут, если вы отречетесь от протестантства», — говорили они и перечисляли страны, где королями были протестанты: Англия, Шотландия, Дания... и, наконец, Наварра! Три высших королевских офицера без колебаний {319} и условий признали нового короля: д'Омон, д'Юмьер и Живри; последний воскликнул: «Вы — король храбрецов, и вас покинут только трусы». Подобный поступок мог послужить примером, и Генрих послал их сообщить об этом событии в лагеря пикардийских, нормандских и других дворян.