Генрих V

Из «Парижского горожанина» мы узнаем, что в росте цен на продукты парижане винили новый обменный курс, установленный в Руане. Его дневник можно назвать хроникой питания, хотя вернее было бы сказать — его нехватки. К Рождеству Париж находился в состоянии самого настоящего голода. Повсюду можно было услышать плач маленьких детей: «Умираю от голода». Мальчики и девочки, собиравшиеся в группы по двадцать-тридцать человек, копались на городских свалках в поисках чего-нибудь съестного. Они гибли от холода и голода. Тем же, кто испытывал к детям жалость, дать бедняжкам было нечего. Не было ни зерна, ни дров, ни угля, а наступившая зима была самой холодной за последние сорок лет. Люди ели поросячьи хвосты и капустные кочерыжки, даже рубцы мертвых собак. Умирали тысячами, волки заплывали в Сену, чтобы пожирать валявшиеся на улицах трупы.[169]

Тем временем, Генрих и Карл участвовали в работе Генеральных Штатов, на котором Труаский договор был признан обязательным к исполнению и на котором было принято решение изъять из обращения настоящую валюту и отчеканить новую. В результате появился красивый англо-гальский золотой salut, на котором были изображены гербы Франции и Англии, поддерживаемые ангелом и Святой Девой. С одной стороны имелась надпись Henricus Dei Gratia Rex Angliae, Heres Franciae,[170] с другой — самонадеянное «Christus Vincit».[171]

[271] (Эта новая девальвация только усугубила голод.) Позже, благодаря проведению Карлом VI заседания суда справедливости в гостинном дворе Сен-Пол, сыновнее желание мести герцога Бургундского было частично утолено. «Наследник Франции» сидел рядом с ним на больших подушках и слушал, как Парламент Парижа признал дофина и его главных приверженцев виновными в убийстве герцога Жана. Их вызвали в Париж, где им предстояло пройти искупление вины (amende honorable), после чего с факелами в руках их должны были провезти в телеге по всему Парижу. Когда, хотя в этом не было ничего удивительного, в течение трех дней дофин с приятелями не появился, он был изгнан из королевства Франции и из-за своих «ужасных, страшных преступлений» лишен прав на корону.

Несмотря на то, что годы нескончаемой резни и голода сделали парижан смиренными, безынициативными, они все же не могли подавить своей неприязни к англичанам и их холодному высокомерию, и к английскому королю, которому суждено было после смерти Карла VI занять его престол. По воспоминаниям «Парижского Горожанина», простые люди Парижа, «le menu peuple», которые в день его смерти в слезах толпились на улицах, внезапно воспылали к французскому королю любовью. Им совсем не нравилось, что их город был заполонен чужеземцами. Хотя некоторые современные английские историки утверждают, что говорить о «национальных» чувствах в тот период анахронично, у нас имеются свидетельства, по крайней мере, одного очевидца, рассказавшего о том, что испытывали французы относительно присутствия англичан в их городе.

Несмотря на то, что Жорж Шателен, родившийся в 1405 году в Генте, был дворянином фламандского [272] происхождения, он считал себя «преданным французом» и всегда писал свои стихи и исторические заметки по-французски. По всей видимости, модный в ту пору пессимизм не был ему чужд. «Я, человек печали, родившийся во мраке затмения, среди густых туманов скорби», — такими словами предваряет он свою хронику. Несмотря на это и кажущуюся беспорядочность и неточность, его повествование отличается глубоким проникновением в суть происходившего. Оруженосец герцога Филиппа Доброго, глашатай Ордена Золотого Руна, он был знаком со всеми знаменитыми людьми своего времени и был очень хорошо информирован. В 1420 году он писал:

«Город Париж, древнее средоточие королевского величия Франции, как будто изменил и имя, и место, ибо этот король и его великий английский народ сделали из него новый Лондон благодаря не только своей грубой и заносчивой манере разговаривать, но и своим языком, распространившимся по всем уголкам города, в котором они ведут себя как настоящие хозяева. Они ходят, высоко задрав головы, как олени, надменно взирая по сторонам и упиваясь стыдом и несчастьем французов, чьей крови они столько пролили при Азенкуре и других местах, чьим наследием завладели силой...

Поскольку он [Генрих V] и его английские лорды, пребывавшие здесь в таком великолепии и высокомерии, которое и представить себе нельзя, без малейшего почтения относились к присутствовавшим французским вельможам, так что можно было подумать, что английские лорды и рыцари считают, что все наследие французов принадлежит им и что последних, нравится им это или нет, следовало бы лишить и власти, и владений. Так, что в действительности, начиная с того [273] времени, самим королевством и его делами управлял английский король, по своему усмотрению он изменил должности и посты, прогнав даже тех людей, что были посажены двумя герцогами Бургундскими, отцом и сыном, назначив вместо них англичан и других выходцев той земли, чужеземцев, не соответствовавших природе нашей страны...