Генрих VIII. Жизнь королевского двора

В январе 1542 года Генрих выглядел «старым и посерел лицом после несчастья с последней королевой». Шапюи отмечал, что никогда не видел его «таким печальным, задумчивым и тяжко вздыхающим»²⁷. Об умонастроении Генриха можно судить по словам, которые он подчеркивал в своих религиозных книгах: все они говорят о том, как глупо и безрассудно связывать свою жизнь с распутными женщинами. Одно из выделенных королем в Книге Притчей высказываний звучит так: «И для чего тебе, сын мой, увлекаться постороннею и обнимать груди чужой?»

Король начал быстро набирать вес после трагической смерти Джейн Сеймур, теперь же старался развеять печаль, вызванную изменой Екатерины Говард, предаваясь «удивительным излишествам» в еде и питье, по словам Марийяка. И без того «очень полный», он «изо дня в день становился толще», все больше напоминая своего деда по матери Эдуарда IV, также склонного чрезмерно потакать своим прихотям²⁸. Вскоре люди стали говорить: «Король так толст, что в его дублет поместятся трое самых крупных мужчин, каких только можно сыскать»²⁹

. В 1542 году стоявшую в Уайтхолле огромную кровать короля из древесины грецкого ореха увеличили до 7 футов 6 дюймов в длину и 7 футов в ширину, чтобы на нее помещалось грузнеющее тело Генриха.

Врач Эндрю Борд – известный как Весельчак Эндрю, поскольку он полагал, что смех есть лучшее лекарство, – осматривал Генриха в 1542 году и сообщил, что волосы у короля по-прежнему густые и рыжие, хотя и редеют на макушке, пульс сильный и регулярный, пищеварение хорошее. Тем не менее Борда обеспокоило то, что Генрих слишком много ест и страдает ожирением. Как полагали некоторые королевские доктора, он был «не в том состоянии, чтобы прожить долго»³⁰.

Собравшийся в январе 1542 года парламент издал акт, объявлявший изменой замужество с королем нечестивой женщины, если она прежде не открыла ему свое прошлое³¹. «Лишь очень немногие дамы при дворе, если таковые вообще найдутся, могут отныне удостоиться подобной чести», – язвительно заметил Шапюи³²

. Но вскоре настроение короля улучшилось, и он снова «угощал на пирах дам». Двадцать девятого января, когда парламент рассматривал акт о лишении прав и состояния, обрекавший на смерть Екатерину Говард, Генрих ужинал с двадцатью шестью дамами; еще тридцать пять сидели за другим столом. «Все они от души веселились»³³, причем король уделял особое внимание жене Уайетта Джейн Хот, жившей отдельно от супруга, и Анне Бассет, «прелестному юному созданию, у которого хватило бы сообразительности вести себя так же плохо, как остальные, если бы она попыталась»³⁴.

Екатерина Говард, томившаяся в Сионе, старалась не падать духом, хотя и не питала иллюзий насчет своей участи. Но когда в феврале ее лишили прав и состояния, пришли лорды из Совета, чтобы препроводить несчастную в Тауэр; она запаниковала, и ее пришлось силой заталкивать на стоявшую у причала барку. Оказавшись на борту, Екатерина успокоилась и попросила принести в ее каюту плаху, чтобы она как следует подготовилась к встрече со смертью. Утром 13 февраля Екатерине, ослабевшей от страха настолько, что она едва держалась на ногах, отрубили голову топором на лугу Тауэр-грин, где меньше шести лет назад окончила свой земной путь ее кузина Анна Болейн. Среди собравшихся посмотреть на казнь был еще один кузен бывшей королевы – граф Суррей.

Следом за Екатериной смерть приняла леди Рочфорд. Ее истерическое состояние не проходило, и король потребовал от парламента принять акт, который позволил бы ему законно казнить умалишенного человека, совершившего измену. Но когда леди Рочфорд оказалась на эшафоте, она выглядела спокойной и безропотно признала свою вину³⁵.

Екатерину, которой к моменту казни едва ли было больше семнадцати лет, похоронили рядом с Анной Болейн под алтарными плитами в королевской церкви Святого Петра в Оковах внутри Тауэра. Позже лорд Маколей, историк, работавший в Викторианскую эпоху, назовет это место «самым печальным на земле».

58

«Гнездо еретиков»

К марту 1542 года двор вернулся к нормальной жизни. В течение недели после казни Екатерины Говард король устраивал для своих советников, дворян и законников пиры в преддверии Великого поста. Один из таких банкетов дали для множества дам, обществом которых Генрих, по-видимому, наслаждался «как человек, выросший среди них». Утром накануне торжества он лично осматривал приготовленные для женщин комнаты: ходил из одной в другую, проверял занавески и покрывала на постелях, желая удостовериться, что они – лучшие из всех, какие можно было найти. По прибытии гостий король встретил их «очень радостно» и «приветствовал весьма сердечно, не выказав особой симпатии ни к одной»¹.