Геологическая поэма

Мыслил он рвано, путано, но в общем-то все сводилось к тому, что можно в делах своих воодушевляться сколь угодно высокими целями, но если оставить в стороне антураж «от ума» и всмотреться в существо побудительных причин, то там, в самой глубине, непременно обнаружится конкретный человек, чья похвала, признательность, радость, чей хотя бы просто заинтересованный взгляд, наконец, для тебя важнее всего. Самое главное для человека — это человек. Величины должны быть соотносимыми: ради всего народа работает народ, а конкретный же человек действует, имея в виду конкретных людей — не важно, много их или мало…

Высказывая и доказывая свои многими не ободрявшиеся взгляды на геологическое строение района, Валентин, разумеется, не рассчитывал на благодарную память потомков или восхищение всей геологической общественности страны. Но какой же все-таки мыслилась ему награда в случае победы? Ясное дело, обрадуется, даже очень обрадуется отец. Ну, друзья станут хлопать по плечу, поздравят, начнут добродушно подшучивать… Ну, почертыхаются севшие в лужу гулакочинские орлы… А еще? Ну, само собой, тот факт, что благодаря тебе вырастет в таежной глуши рудник или даже горно-обогатительный комбинат, тоже чего-то стоит, но это уже более по части разума, чем чувств… И все, что ли? Нет, граждане, не все. Очень даже не все. Оказывается, если честно-то говорить, Томочкино восприятие его дел тоже кое-что значило.

Сейчас это становилось совершенно очевидным. Ведь рассказывал же он ей в упрощенной форме о покровных структурах, о дрейфе континентов и не без удовольствия выслушивал в ответ искренние и горячие возмущения «этими чудиками», которые конечно же единственно из ослиного лишь упрямства не хотят признать правоту ее Валечки, так как даже на школьной географической карте любому-каждому видно, что Африка когда-то составляла одно целое с Южной Америкой…

4

Было довольно-таки поздно, когда он добрался до экспедиционной части поселка. В большинстве домов свет уже не горел. Темными окнами встретил Валентина и домик секретаря парткома экспедиции. «Эх, спит старина Гомбоич, — Валентин заколебался. — Неудобно будить…» Но, подумав, что завтра чуть ли не с рассветом надо быть в аэропорту и, стало быть, утром их встреча никак не может состояться, он несильно, но решительно постучался в дверь. Бато Гомбоевич откликнулся тотчас, словно давным-давно поджидал гостя.

— А кто же это к нам пришел? Почему так поздно? Добрые люди или плохие? — шутливо и как бы про себя приговаривал он, близясь к двери, но вдруг с грохотом споткнулся в темных сенях обо что-то металлическое, и наверно, именно это в миг настроило его на тревожный лад — Ай-яй-яй, неужели авария на производстве?

— Эч! — поспешно сказал Валентин, чтобы успокоить хозяина.

— А, Мирсанов! — узнал секретарь, он же — главный механик экспедиции, и распахнул дверь. — Эч! Заходи, пожалуйста.

Краткое восклицание «эч!» сделалось их шутливым приветствием с прошлой весны, когда во время апрельского субботника им выпало вдвоем убирать дальнюю часть хоздвора экспедиции. Пока один, попеременно орудуя метлой, ломом и штыковой лопатой, сгребал в кучи скопившийся за осень и зиму мусор, все еще в глубине спаянный льдом, другой нагружал телегу и вывозил хлам в дальний овраг на краю леса. «Эч!»— грозно понукал Валентин ленивую мохнатую лошаденку. Бато Гомбоевичу это почему-то казалось очень забавным, он смеялся до слез и тоже покрикивал: «Эч!» С тех пор при встречах они вместо «здравствуй» весело обменивались друг с другом этим возгласом.

— Осторожно, — предостерег хозяин. — Сынишка разобрал велосипед, тут кругом лежат всякие детали, какие-то, понимаешь, винты-болты, шайбы-гайки… Вдвоем мы с ним остались, два мужика, а жена с нашим старшим сыном полетела в гости к старикам.

Гомбоич провел Валентина в небольшую гостиную, где горела настольная лампа под розовым матерчатым колпаком. К некоторому удивлению Валентина, хозяин оказался в полосатой пижаме и походил на тех обывательского облика пассажиров дальнего следования, какие в большом количестве вываливаются летом из вагонов на всех станциях Сибири.

— Садись, — указал он на стул. — Чай какой будем пить — с молоком, сахаром, вареньем? Зеленый или байховый?

— Я ненадолго, Гомбоич. По делу пришел… — начал Валентин.

— Хорошо, однако зачем обычай нарушать, — уже из крохотной кухоньки отозвался хозяин.

Пока закипал на электроплитке чайник, Валентин принялся сбивчиво рассказывать про Андрюшу, ощущая в то же время, что слова у него получаются какими-то бледными, невыразительными. Ну как, в самом деле, передать то цинично-искушенное выраженьице, которое проступило на детском лице, когда Андрюша говорил: «Не имей сто друзей, а имей одну нахальную морду», или его рассказ о несчастном пескарике, или то, как плевала на его макушку бабуся, прежде чем причесать своим грязным старушечьим гребешком. От чувства бессильной досады он заторопился, неловко скомкал окончание и умолк.

Гомбоич, видимо, не совсем понял, что же хотел сообщить ему неожиданно нагрянувший гость.