Георгий Седов

— Стараясь понять причины слабого развития националистического движения и анализируя современное положение, — гладко говорил. Балашов, — большинство членов клуба пришло к выводу: нашему национализму не хватает активности. У нас отсутствует пропаганда действием. Так возникла у нас мысль о каком-то действии, которое захватило бы среднего человека и привлекло его к нам. Нужно дать необычный подвиг и сказать: «Вот к какому подвигу способен русский человек». А жажда необычного у среднего человека всегда велика. В грезе о подвиге, хотя бы чужом, он забывает свою неинтересную жизнь и все окружающее. Об этом нужно подумать. Особенно в эти трудные дни, когда русская слава и русская гордость пострадали на полях Маньчжурии и на баррикадах в Москве. В такие тяжелые для национального чувства дни русский подвиг особенно необходим. И его нужно дать. Это отвлечет всеобщее внимание от нездорового любопытства к забастовкам и карательным экспедициям, к причинам гибели нашего флота при Цусиме и к этой последней неприятной истории на Лене [21], — иначе говоря, от всего, чем полны страницы либеральных газет.

Балашов сделал небольшую паузу, внимательно смотря на царя. Николай слушал по обыкновению рассеянно. Трудно было понять, вникает ли он или продолжает думать о семейных делах. Глаза смотрели куда-то в стену. Пальцы по-прежнему отбивали по бювару трель — тррап, тррап-рапп-тата-рапп. Непрерывное движение пальцев начало раздражать Балашова.

— Лучшая арена для подвига — это война, — продолжал он, стараясь не смотреть на руку царя. — Но к войне мы еще не готовы. А время не терпит. Нужно какое-то действие.

Николай молчал.

— Мы хотим воспользоваться, ваше величество, предприятием одного моряка. Этот моряк горит желанием отправиться к Северному полюсу. По иностранным газетам видно, как завладевают вниманием общества такие предприятия. В самом деле, идея достижения полюса обладает лучшими чертами подвига. Основываясь на этих предпосылках, клуб националистов решил поддержать идею достижения полюса русскими. В интересах национального объединения представлялось бы желательным, чтоб и вы, ваше величество, выразили в какой-то форме сочувствие этому предприятию.

Балашов опять приостановился в ожидании, что Николай выскажет свое отношение. Но царь молчал. Пальцы выстукивали ритмическую трель. На скучном, невыразительном лице императора по-прежнему ничего нельзя было прочесть. Впрочем, на короткое мгновение пальцы приостановили свою деятельность, как будто дрогнули широкие усы, чтоб пропустить какое-то замечание. И только на полсекунды. Но Балашов, хорошо изучивший своего повелителя, знал, что в следующую паузу Николай что-нибудь скажет.

— У нас были некоторые разногласия о путях помощи этому героическому предприятию. Некоторые предлагали возглавить дело самим. Другие — передать в руки правительства. Но в том и другом случае мы навлекли бы на него вражду оппозиции. Она встречает в штыки всякое мероприятие правительства и ненавидит национализм. Мы решили действовать по западному образцу — объявить всенародный сбор пожертвований на экспедицию к полюсу и внести в Государственную думу законопроект о помощи ей. Национальный клуб принял также постановление просить ваше величество о сочувствии этому делу.

Царь отнял руку от стола. Потрогал усы. Безразлично сказал:

— Согласен с вами. Нужно поддержать полезное дело. Полагаю, вы подумали, чем я могу выразить свое сочувствие.

— Конечно, ваше величество. Оно выразилось бы лучше всего в пожертвовании какой-то суммы из специальных средств. В газетах было бы объявлено, что это ваше личное пожертвование. Тысяч десять. Можно провести их по секретной смете министерства внутренних дел.

— Как фамилия этого моряка?

— Седов. Он офицер в чине капитана по адмиралтейству.

Николай живо повернулся. Царедворец понял, что это значит. Он хорошо знал слабости своего повелителя. Николай Второй гордился действительно незаурядной памятью, правда, только в единственном отношении. Он хорошо запоминал лица, чины и фамилии. На смотрах, бывало, царь остановится перед каким-нибудь ничем не выдающимся офицером, спросит его фамилию и скажет: «Я помню вас. Вы представлялись мне в Петергофе весной 1903 года в числе воспитанников Александровского военного училища. Вы произведены в чин подпоручика 9 мая того же года». И в этот раз Николай не удержался:

— Штабс-капитан Седов делал мне доклад о путешествии в Сибирь в девятьсот десятом году перед маневрами. Это тот самый?

Гофмейстер склонил голову. И он не упустил случая для тонкой лести:

— Тот самый, ваше величество. Я изумлен августейшей памятью. Во всемирной истории только один человек мог претендовать на подобную гениальную память. Это — Наполеон Бонапарт. Но он помнил людей, имена же, случалось, путал. Капитан Седов действительно имел честь делать доклад вашему величеству два года тому назад.

Произнеся эти слова, Балашов одновременно вспомнил только что слышанный разговор, показавший ироническое отношение двух министров к Седову. Быстро созрела мысль: нужно обезвредить их возможное противодействие.