«Герой нашего времени»: не роман, а цикл

Портрет Бэлы (он попутно уже попадал в поле нашего внимания) — самый развернутый в описаниях Максима Максимыча, а и он умещается в полторы-две строки: «…она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны, так и заглядывали к вам в душу». Общее впечатление — и две приметные детали: выразительная картинка готова.

Из второстепенных лиц только Казбич удостоился у Максима Максимыча портретной зарисовки: «…из угла комнаты на нее <Бэлу> смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего старого знакомца Казбича. <…> …правду сказать, рожа у него была самая разбойничья: маленький, сухой, широкоплечий… А уж ловок-то, ловок-то был, как бес! Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в серебре». (Заметим: заявлено конкретно — «рожа», а понимать надо обобщенно, детали пояснения обрисовывают фигуру).

Тут надо учитывать особую ситуацию повествования. Максим Максимыч рассказывает историю, которую наблюдал относительно давно, но которая отложилась в его памяти даже в деталях. Главных участников истории двое, Печорин и Бэла, да и Казбичу принадлежит роль немалая: они и выделены в описании. Отвлекаться на портретирование других причастных к истории лиц означало бы затягивать изложение истории, а Максим Максимыч хоть и словоохотлив, но человек деловой. И тут ему нужно суть рассказывать, а не вязнуть в подробностях, к делу относящихся лишь косвенно. Опять же память охотно хранит то, что вырастает над уровнем обыкновенного, а усредненное нивелирует.

Печорин — персонаж изображаемого действия, он же — автор записок. «Портретные характеристики Печорина в “Герое нашего времени” рассыпаны по всему роману. Их “наполнение” зависит от того, чью точку зрения они выражают. <…> …можно говорить о том, что перед нами не столько портрет Печорина, сколько восприятие его другими героями»364. Восприятие Бэлы — «поэтическое», Максима Максимыча — деловое. Мери обратила внимание на «неприятный тяжелый взгляд», Вера уверена в том, что «ничей взор не обещает столько блаженства». «…одни и те же черты героя вызывают прямо противоположные чувства. То, что одним кажется достоинством и вызывает симпатию, у других порождают недоумение или ненависть» (с. 153).

На саму манеру описаний Печорина очень сильное воздействие оказывают два обстоятельства. С одной стороны, это жанр, где сюжеты придумывает не автор, а сама жизнь. С другой стороны, автор умеет добиваться почти невозможного: заставляет жизнь двигаться в нужном ему направлении. Он наблюдает за отношениями Грушницкого и княжны Мери, понимает, что интерес княжны к незнакомцу в солдатской шинели (но явно не солдату по существу) будет недолгим, и делает эффективные шаги, чтобы ускорить и углубить ее разочарование.

Для конкретизации представлений о повествовательной манере Печорина препятствующим обстоятельством выступает факт, что наше знакомство с тетрадями героя неполное. Когда Печорин выказал странное равнодушие к их судьбе, а офицер-попутчик заинтересовался ими, на свет явилась одна тетрадка, «потом другая, третья и десятая…» Предисловие к журналу Печорина нас извещает, что опубликовано все (но и только то), что относится к жизни Печорина на Кавказе. Получается, что многие записки нам не известны, а кавказские впечатления записаны Печориным фрагментарно. Будем учитывать эти обстоятельства — лучше поймем книгу Лермонтова. Каким образом?

Записки пишутся вроде бы по подсказке жизни; связанные эпизоды образуют сюжетную линию; расширение повествования умножает сюжетные линии. Появляется новое лицо — логична остановка сюжета и представление этого лица. А если новый персонаж незнаком читателю, но более чем знаком рассказчику-герою? Возникают варианты. И жизнь идет на помощь: существуют правила, но они редко обходятся без исключений. У художника есть выбор.

Рассмотрим повествовательное начало повести «Княжна Мери». Оно динамично. «Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города…» Следом сразу же дается описание роскошного утра и панорамы города и окрестностей из окон домика. После отточия, обозначающего временную паузу в рассказе и смену темы, возникает очень любопытная повествовательная пауза другого типа; обозначен маршрут движения героя («Спустясь в середину города, я пошел бульваром…» — «Наконец вот и колодезь…»), но описание смещается с предметности на групповые портреты местных жительниц и приезжих.

У источника первая встреча: Грушницкий! Знакомство Печорина с ним состоялось в действующем отряде. Там юнкер был ранен пулей в ногу и поехал на воды с неделю прежде. Надо полагать, описания действующего отряда не предполагалось, и здесь Грушницкий представлен сразу с высокой полнотой: портретные черты перемежаются с деталями психологическими, а вскоре и оттесняются ими.