«Герой нашего времени»: не роман, а цикл

Вот так: сначала создается впечатление, что Печорин полностью погружен в свои внутренние ощущения, вбирая в себя впечатления быстрой скачки, но следом выясняется, что он играет придуманную для себя роль. Эта роль требует тщательной выверенности костюма и обыкновений. Печорин — талантливый актер; в данном случае он в роли черкеса успешнее, чем иные черкесы в жизни; это ему доставляет удовлетворение. Но как усложняется, казалось бы, простое жизненное явление! Вроде бы слияние с природой — непосредственное ощущение. Наверное, оно бывает таковым и у Печорина — в какие-то моменты. Но он — человек рациональный, и даже неконтролируемым эмоциям он может указать их надлежащее место.

Кстати, тщательная подгонка черкесского костюма для простой конной прогулки неожиданно сработала: на возвратном пути Печорин повстречал кавалькаду молодых людей, возглавляемую Грушницким с княжной Мери, и видом своим напугал княжну, а, успокаивая ее, произнес двусмысленную французскую фразу, сочтенную дерзкой.

Как и во многих других случаях, частный аспект, отношение Печорина к природе, развертывается на широком пространстве меж двумя полюсами, между непосредственностью и рационализмом. («Я давно уж живу не сердцем, а головою»). Но минутами — и сердцем! Противоположности наглядно столкнулись в утро дуэли. Б. Т. Удодов отмечает, что зарисовки природы перерастают «из описания места действия в психологизированный “пейзаж души”». Таковы «пейзажные описания, сопровождающие Печорина к месту дуэли, а затем — после ее окончания. По своим внутренним художественным функциям они как бы заменяют развернутое отображение сложнейших психических состояний героя в их противоречивой динамике»402

.

«Я не помню утра более голубого и свежего! Солнце едва выказалось из-за зеленых вершин, и слияние первой теплоты его лучей с умирающей прохладой ночи наводило на все чувства какое-то сладкое томление; в ущелье не проникал еще радостный луч молодого дня; он золотил только верхи утесов, висящих с обеих сторон над нами; густолиственные кусты, растущие в их глубоких трещинах, при малейшем дыхании ветра осыпали нас серебряным дождем. Я помню — в этот раз, больше чем когда-нибудь прежде, я любил природу. Как любопытно всматривался я в каждую росинку, трепещущую на широком листе виноградном и отражавшую миллионы радужных лучей! как жадно взор мой старался проникнуть в дымную даль! Там путь все становился уже, утесы синее и страшнее, и, наконец, они, казалось, сходились непроницаемой стеной».

На дуэли Печорину не представился случай пожалеть Грушницкого, ему удалось лишь усыпить свою совесть, но и миссия палача жестока. После рокового выстрела доктор «с ужасом отвернулся». При виде трупа Грушницкого и Печорин «невольно закрыл глаза». «Отвязав лошадь, я шагом пустился домой. У меня на сердце был камень. Солнце казалось мне тускло, лучи его меня не грели». А ведь солнце успело подняться выше, и лучи его поднабрались тепла…

В этой поездке — до самого вечера! — никаких впечатлений, никаких (достойных записи) размышлений. Краткая и мрачная зарисовка в начале бешеной скачки за утраченной Верой: «Солнце уже спряталось в черной туче, отдыхавшей на гребне западных гор; в ущелье стало темно и сыро. Подкумок, пробираясь по камням, ревел глухо и однообразно». «Убив бывшего приятеля, разбив счастье одной и потеряв навеки другую, близкую ему женщину, Печорин в этот момент даже в природе не чувствует друга, а ощущает что-то мрачное, враждебное. В этот момент он, презирающий людей, играющий ими, одинок больше, чем когда-либо, и больше, чем когда-либо, страдает от сознания этого одиночества»403

. А ведь блаженство голубого утра и ужас враждебного мрака — впечатления одного дня!

Е. Е. Янченко назвала свою статью необычно: «Диалектичность природы в творчестве Лермонтова». Привычнее наблюдать диалектичность восприятия природы, и мы только что наблюдали подобное в чувствах Печорина в день дуэли. Собственно, и в статье сохраняется тот же подход, поскольку речь идет о творческом восприятии природы художником. И все-таки акцент таков, что подталкивает размышлять о диалектичности самой природы. «Но абсолютна ли гармоничность природы? Будучи отражением небесного, свободна ли она от дисгармонии и конфликтов человеческой жизни? Может ли человек, доверившись ей, обрести вожделенный покой и ощущение не напрасности бытия? Глубокий, проницательный философ, Лермонтов видит диалектичность природы, контрастность ее проявлений, противоречивость взаимоотношений с людьми»404.

Фактически этот аспект заменяет внимание к масштабности восприятия, а она у Лермонтова исключительно грандиозна.