«Герой нашего времени»: не роман, а цикл

В конце ХIХ века нарастает выхолащивание социальной сути образа «лишних людей». К примеру, Д. Н. Овсянико-Куликовский в своем капитальном труде «История русской интеллигенции» лишал образ Онегина социального обобщения, рассматривал его лишь как «психологическое явление», хотя и «довольно сложное и своеобразное»440

, видя его суть в том, что «Онегин оказывается каким-то неудачником в жизни» (с. 82). На взгляд автора, «для мыслящих и энергичных людей, одушевленных идеею общего блага, было к чему приложить свои душевные силы, несмотря на препятствия, которые создавались Аракчеевской реакцией… Для этого не было даже необходимости непременно сделаться членом “Союза благоденствия” или масонских лож и тайных обществ. Можно было найти себе удовлетворяющее дело и на так называемой “легальной почве”» (с. 83). Немудрено, что с таких позиций пушкинскому герою читалась весьма строгая нотация: «И вот оказывается , что… находились люди, которые во цвете лет и сил умудрялись “разочаровываться” и опускать руки — до срока, до того времени, когда в самом деле осуществление “общественной стоимости” или хотя бы ее иллюзия оказались для них невозможными» (с. 84).

С психологической точки зрения трактует тип «лишних людей» Р. В. Иванов-Разумник. Он подразделяет общество на три группы. Полярные — мещанство, приспосабливающееся к среде, и непокорные индивидуалисты. «А между этими двумя берегами мещанства и индивидуализма, между молотом и наковальней — находятся люди, не умеющие ни приспособиться к среде, ни приспособить ее. Их можно назвать вообще “лишними людьми”; их можно найти всюду и везде — во всех временах, у всех народов; они типичные “ни павы, ни вороны”, отставшие от одного берега и не приставшие к другому»441

. Здесь верно замечено лишь промежуточное положение «лишних людей», но с трактовкой типа согласиться нельзя. Онегину, считал Р. В. Иванов-Разумник, «оставалась одна дорога — дорога непроизвольной, бессознательной “позы”, опять-таки полученной по наследству от предков, и позой этой явилось разочарование…» (с. 215). Критик отнюдь не пытается понять реальное психологическое состояние героя; поведение Онегина подверстывается под схему: «Слабый человек — вот его сущность; стремление казаться сильным  — вот его поза; его столкновение с сильной женщиной — вот фатальная психологическая завязка и развязка пушкинских поэм и романов» (с. 218).

Нет надобности отрицать, что появление «лишних людей» связано с определенной психологической предпосылкой, на психологической основе базируется, но главную причину предпочтительнее видеть в исторических условиях, формирующих личность. «Золотой век» «лишних людей» — 30—40-е годы, эпоха николаевской реакции, отнимавшая у людей умных, чутких, совестливых возможность активной, разумной общественной деятельности. «Иллюзия» таковой, чем предлагал довольствоваться Д. Н. Овсянико-Куликовский, их не только не удовлетворяет, но просто отвращает.

Самый термин «лишние люди» в силу своей экспрессивности оказал негативное воздействие на толкование типа: он провоцирует перевод разговора в оценочный план, применение критерия «пользы» («общественной стоимости», по Д. Н. Овсянико-Куликовскому). Такой подход грешит против принципа историзма. Это с позиции трудовой морали ценность человека может определяться критерием «пользы», объемом трудового вклада в общее дело. Но критерий «пользы» необходимо чрезвычайно серьезно корректировать при перенесении его в иную эпоху.

За «лишних людей» русской литературы просто обидно: почему-то именно их поверяют на весах «общественной пользы», вынося в итоге суровый приговор. Скажем, прежний владелец усадьбы, где поселился Онегин, его дядя, «Лет сорок с ключницей бранился, / В окно смотрел и мух давил». Причем фразу «мух давил» нельзя понимать буквально (уничтожение надоедливых насекомых все бы зачислялось в какой-то актив)442; это метафора (что легко понять, припомнив выражение «под мухой»). Онегин в одном из шкафов находит «наливок целый строй»; не потому они остались, что расходовались экономно, а потому, что наготовлено их было с избытком. В доме единственная книга, «календарь осьмого года»; деталь комментируется с едкой иронией: «Старик, имея много дел, / В иные книги не глядел».

Нет надобности умножать примеры, достаточно одного, чтобы заключить: существовал и откровенно паразитический, обывательски убогий, духовно бесплодный образ жизни; однако и личным ощущением, и общественным мнением он воспринимался вполне добропорядочным. Онегинский дядя: вот уж кто лишний для жизни человек: однако ни он сам, ни окружающие так не рассуждали. Само собой разумеется, что и с понятием «лишнего человека» как литературного типа подобный образ жизни никак не связан (хотя по логике «здравого смысла» и прямого значения слов подобного наименования заслуживал бы именно он).