«Герой нашего времени»: не роман, а цикл

В «Герое нашего времени» показано разнообразие любовных отношений. Тут не обойтись без уточнений. Само опорное слово «любовь» безразмерно в своем содержании. Любить можно Родину и малую родину (место рождения), речку и лес, елочку, сосну и березу, классиков и современников, футбол и фигурное катание, особенный сорт кофе, оливье и селедку под шубой… Так что слово направлено на все в этом мире, что воспринимается со знаком «плюс», обозначая высокую и высшую степень приятия. Для анализа оставляем только приязненное отношение к женщинам.

Но и отношения Печорина и женщин показаны многообразно. М. Л. Оловянникова попыталась даже суммировать их типологию: «…в “Герое нашего времени” исследователи выделяют любовь-инстинкт (“Бэла”), любовь-наваждение (“Тамань”), любовь-игру (Печорин и княжна Мери), привязанность (привычка к Вериной любви), физиологию (“хорошенькая дочка” урядника в “Фаталисте”)»450. Оценим саму попытку очертить многообразие интересов Печорина, не будем отвлекаться на уточнение неудачных определений; но не годится в один ряд встраивать истинную любовь и не более, чем видимость любовных отношений. Их иерархию позволяет видеть и поведение героя. В «Фаталисте» Печорин, взволнованный пари с Вуличем, проходит мимо ожидавшей его Насти, а ведь встреча помогла бы ему уснуть в эту ночь, оказавшуюся из-за раздумий почти бессонной.

Другая исследовательница попробовала установить иерархию и на самом высоком уровне отношений: «Вера — Мери — Бэла — в этом сладкозвучном переборе женских имен, звучащих в романе, Печорину по-настоящему близко и дорого лишь первое имя»451

. Тут незаслуженно оказалось внизу имя Бэлы. Но надобно сказать, что кажущаяся легкой задачка установить иерархию имен возлюбленных на самом деле неразрешима.

Всякий раз Печорин удивляет нас новым — и неожиданным признанием. Настя прельстила его «милыми губками». (Мы-то их видим посиневшими от ночного холода). Ундина привлекла породой, знаком которой предстал «правильный нос». У Мери обратил внимание на сухощавую ножку, которую «мило» стягивали ботинки, обеспечивая легкую, благородную походку. Бэла покорила (солидарно с Максимом Максимычем) глазами, которые, «черные, как у горной серны, так и заглядывали к вам в душу»; от себя добавил ее княжеское достоинство («Дьявол, а не женщина!» — а все-таки женщина). Внешние данные Веры в книге даны в восприятии доктора Вернера (печоринские описания остались, надо полагать, в неопубликованных столичных тетрадях). Возможно ли эти сведения привести к общему знаменателю?

А Печорин как любовник не только практик, а и теоретик: любит размышлять о переживаемом. У него как человека рационального в «чистом листе» сознания пометки активно делают как опыт, так и умозрения. Связь рассуждений с поступками заслуживает внимания.

Герой книги умеет прятаться за софизмы: «Нет ничего парадоксальнее женского ума: женщин трудно убедить в чем-нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами; порядок доказательств, которыми они уничтожают свои предубеждения, очень оригинален; чтобы выучиться их диалектике, надо опрокинуть в уме своем все школьные правила логики». Сопоставляется «способ обыкновенный»: «Этот человек любит меня; но я замужем: следовательно, не должна его любить». И «способ женский»: «Я не должна его любить, ибо я замужем: но он меня любит, — следовательно…»

Интересно: в какой логике рассуждает сам Печорин? Надо бы так: я люблю Веру, но она (только ради сына) замужем; следовательно, я должен, храня ее покой, отступить. Но он рассуждает иначе: она меня любит, хоть и замужем, и я ее люблю; следовательно, она должна принадлежать мне, невзирая ни на что. Но настойчивость привела к катастрофе.

«Женщины должны бы желать, чтоб все мужчины их так же хорошо знали, как я, потому что я люблю их во сто раз больше с тех пор, как их не боюсь и постиг их мелкие слабости». Но тут странный пошел разговор, потому что абстрактный: о любви ко всем женщинам сразу. А чуть заземлить его — пойдут неувязки.

Во-первых, не все женщины могут нравиться (о, много думающим о себе героям): «Я стоял сзади одной толстой дамы, осененной розовыми перьями <у Печорина талант оказываться в нужный момент в нужном месте>; пышность ее платья напоминала времена фижм, а пестрота ее негладкой кожи — счастливую эпоху мушек из черной тафты». Могла бы первенствовать на конкурсе бородавчатых! Ко всему завистливая и злая. (Но и она находит симпатизирующих и сочувствующих; ей этого мало, надо княжну «проучить»).