Герои умирают

Трансляцию надо будет прервать до первого поцелуя, даже до первого прикосновения – это будет бомба. Количество предварительных заказов на вторичные кубики удвоится…

Конечно, и риск тоже есть – ну а как без риска? Как Кейн проведет эту сцену, что решит Совет Директоров, который и без того дышит ему в спину? Риск требует личной инициативы, нет, даже отваги, залихватской удали, которая редко присуща Администраторам, зато в избытке встречается у… – Кольберг даже мысленно всегда произносит это слово шепотом – Бизнесменов.

Скорость поет в его крови, нашептывает ему утешительное: «Протяни руку, сделай шаг, возьми, и ты получишь все целиком…»

Тем временем на огромном 270-градусном экране Кейн и его группа, опустив головы и пряча лица от косого дождя, уже идут через улицу Мошенников. Вполне возможно, что на принятие решения у Кольберга есть лишь несколько секунд; но если Кейн замешкается, если сцена продлится еще минут десять – а этого хватит, чтобы новость разлетелась по всем программным центрам Сети, – то всем захочется урвать свой кусочек вот этого, всем на свете без исключения… так зачем же отдавать такой лакомый кусок «Обновленному приключению» бесплатно?

Они заплатят, все до одного заплатят. Потянутся на приманку всей кучей, как стадо леммингов на смерть; да и кто сможет позволить себе поступить иначе? Любой канал, оказавшийся единственным на рынке, где не показывают встречу Кейна и Паллас онлайн, обречен. Лицензионные платежи – одни только лицензионные платежи за показ этих нескольких минут – окупят все это Приключение целиком, сколько бы оно ни стоило, да еще миллионы останутся!

Приняв решение, Кольберг распорядился немедленно очистить студийный узел связи в ожидании урагана входящих звонков. Какую же цену назначить? Сто марок за одну секунду эфира? Или тысячу? Он засадил мальчишек из отдела маркетинга высчитывать цену – такую, чтобы программные директора стерли себе зубы до самых десен, скрежеща ими от злости, и вырвали себе все волосы с досады, но все же не умерли от горя; только после этого он сам позвонил в «Обновленное приключение».

– Дайте мне Развлекателя Клирлейка! – рявкнул он. – Говорит Биз… Администратор Кольберг.

«Ничего, недолго уже осталось; чувствую, что недолго мне еще ходить в простых Администраторах».

18

Голоса, раздающиеся с пяти миллиардов экранов по всему миру, звучат так тревожно, точно объявляют о начале войны. Почти все они говорят по-английски; те немногие иноязычные каналы, которые еще борются за выживание в глухих этнических провинциях Земли, в большинстве своем слишком бедны, чтобы заплатить за секунды эфира цену, заломленную Студией. Бестелесные голоса звучат по-разному, но смысл слов везде один и тот же: «Ты должен это увидеть. Ты должен полюбить это. В твоей жизни нет и не может быть ничего важнее этого».

И это лицо, такое прекрасное, серьезное, честное, с точеными чертами, гиацинтовыми локонами, и влажный глицериновый блеск глаз. В нем скрыты эмоции столь могущественные, что для них и слов нельзя подобрать – какая-то комбинация экстаза сродни религиозному и глубоко въевшегося самодовольства: «Я здесь. Я все знаю. Но вы будете знать только то, что я захочу вам рассказать».

А еще в нем заключена сила, он прямо лучится ею; он – сгусток энергии, которую вливают в него жадные и жаждущие взгляды десяти миллиардов людей, взирающих на это лицо через свои экраны прямо сейчас.

– В прямом эфире из Студии Центр в Сан-Франциско я, Джед Клирлейк.

19

– Это здесь, – говорит величество, точнее, кричит, напрягая голос, чтобы перекричать шипение дождя по нашим шляпам, и мое сердце пускается в галоп.

Неужели я и впрямь так близко?

Изломанная громада склада маячит впереди, за серо-черными потоками дождя, распахнутая настежь дверь зияет чернотой. Ручеек ледяных мурашек пробегает у меня вдоль позвоночника и, разделяясь надвое, стекает в штаны. Я смотрю на Ламорака верхом на лошади, на Таланн, которая весь путь до склада держала лошадь под уздцы, но за потоками ливня различаю лишь расплывчатые силуэты. Я наклоняюсь к уху величества так, что поля наших шляп приходятся внахлест, образуя короткий воздушный коридор, через который можно говорить.

– Подтягивай своих парней, – говорю я ему. – Лучше иметь всех под рукой, пока Паллас не соберется, – вдруг кто-нибудь из них сболтнет что-нибудь кому не следует.

Он бросает на меня косой взгляд, как будто хочет убедиться, что сбоку я выгляжу так же, как и при взгляде в упор, и, немного подумав, кивает:

– Вон там, впереди.

Он поднимает над головой руку и резко опускает ее вниз, описывая широкую дугу в воздухе, – зовет своих людей. Мне как-то не верится, что они разглядят его знак за пеленой сплошного дождя, но они появляются почти тут же, шлепая по грязи и сутулясь под потоками воды.

– Но я тебе говорю, мы следили за этим местом день и ночь. Томми и теперь там. Черт, да сам Берн заходил туда сразу после говнодраки. Ее там нет.

Я хитро улыбаюсь в ответ: