Герои умирают

Она поняла, что́ он хотел сделать, когда протягивал к ней руки: растянуть поле Трансфера и забрать ее с собой на Землю, туда, где она будет в безопасности. И это ее потрясло, поскольку совершенно не укладывалось в ее представление о бывшем муже. Она задумалась: а что, если в ее отсутствие он все же начал меняться, пусть понемногу, медленно, но все же? И еще одна мысль невольно пришла ей на ум: может быть, стоит познакомиться с ним снова?

Она гнала от себя эти мысли, признавая в них суккубов, какими они и были на самом деле: мыслями-вампирами, соблазнительными фантазиями, которые не приведут ни к чему, кроме сердечной боли. «Он для меня в прошлом, – твердила она себе снова и снова, – я с ним покончила».

И все же под слоями обиды ворочалась зависть к нему, к его умению целиком отдаваться кровопролитию. Наверное, человек, который умеет так ненавидеть, должен быть очень свободен внутренне, обладать такими запасами гнева, на фоне которых меркнут любые последствия, – так он ненавидит Берна.

А ведь она пострадала от рук Берна куда сильнее, чем он. Это же не Кейна привязали к столбу в той палатке, не его заставляли смотреть, как мучаются и умирают друзья, не он ощущал похотливое лапанье Берна между огненными поцелуями раскаленных углей и ледяными укусами стальной иглы и кинжала; это не его гнали по улицам как добычу, не он прятался в подвале, перебирая в памяти страшные подробности гибели Дака и Яка. И все же именно он способен забыть все в мгновение ока, отбросить всю жизнь ради шанса посчитаться с Берном или с любым другим врагом, которых за годы своей карьеры он приобрел немало.

Из них двоих она всегда была более взрослой, преданной своему делу, ради которого могла отодвинуть в сторону любые личные побуждения и чувства, ведь главное для нее – спасать невинных, защищать детей, таиться, планировать, думать, просчитывать ходы, пока мозги не онемеют от напряжения.

Отчасти эта способность была воспитана в ней теми добровольными ограничениями, которых требовало ее искусство; чтобы достигать цели, магия должна быть точна, как математика; и, как математика, магическое искусство требует трезвого, холодного ума и некоторой отрешенности. Все это у нее было, но было и одно потаенное желание, которое преследовало ее на протяжении всей ее карьеры: раз, один лишь раз послать все к черту и быть, как Кейн, непредсказуемой и яростной.

Эти мысли пронеслись в ее голове, перетекая одна в другую, окрашивая друг друга, пока она поднималась по лесенке на палубу, – так бывает, когда человек в состоянии глубокой усталости перестает отдавать себе отчет в настоящем и отдается спутанным образам, которые лихорадочно порождает его мозг. Вот почему, когда она ступила на палубу и увидела, как из реки медленно поднимаются противокорабельные сети, с которых каскадами хлещет вода и пластами отваливаются приставшие к ним водоросли и ил, она не сразу поняла, что происходит и почему это важно.

Верхний край противокорабельной сети встал поперек русла, натянутый титаническими лебедками на вершине Первой башни и северо-западного гарнизона на одном берегу и Шестой башни северо-восточного гарнизона на восточной оконечности Старого города, почти невидимой за изгибом берега. Сеть состояла из огромных стальных ячеек, по шесть футов длиной и шириной каждая, а канаты, из которых они были сплетены, толщиной не уступали руке Паллас. Эти ячейки соединялись между собой на манер стальных колечек в кольчуге. Устройство отделило изрядный кусок порта вместе со всеми баржами и другими судами от высоких крепостных стен Старого города. В ограждение попала и та баржа, на палубе которой стояла сейчас Паллас.

И все же в первое мгновение Паллас не чувствовала ничего, кроме удовольствия от ласк свежего ветра и теплых лучей солнца; с тех пор как два дня назад ее подстерегли Коты, она выходила на улицу только ночью, да и то в Плаще, концентрация на котором убивала всякую непосредственность восприятия.

Двое гребцов – братья-огры, широкоплечие громилы, которые даже при своей сутулости были не меньше восьми футов ростом, – стояли, задумчиво опершись о двадцатипятифутовые шесты, которыми они отталкивали баржу от речного дна, и молча смотрели на мост Рыцарей. Лоцман в рулевой рубке – человек, но такой страшный, что в его родословной вряд ли обошлось без огра, – глядел туда же; двое пацанят, нанятых в помощь матросам, таращились из-за сложенных на палубе ящиков с грузом. Паллас видела, как блестят в щели их глаза.

Капитан кивнул на высокую арку моста, притворяясь, будто раскуривает трубку:

– Если бы только сети, госпожа. Но нас, похоже, встречают.

Чтобы разглядеть, кто именно, Паллас пришлось сильно прищуриться; надо же, у капитана-то, видать, орлиное зрение; наверху, как раз на середине моста, стояли двое, положив руки на каменный парапет. Солнце светило им в спину, не давая разглядеть, кто это, и все же что-то в их силуэтах вызвало у Паллас тревогу. Голову одного из них скрывал какой-то колпак, а второй…