Герцогиня и "конюх"

   Джиолотти, в своем диковинном для москвичей костюме великого магистра, в фиолетовом плаще, со сверкающей таинственным сиянием цепью на шее, шел гордо, важно, величественно. Общее изумление овладело всеми.

   -- Кто это? Смотрите, смотрите: он направляется прямо к трону! Кто этот дерзновенный смельчак? -- послышался шепот.

   Джиолотти действительно подошел к трону и остановился около него, по правую сторону.

   Появление "страшного" незнакомца особенно поразило митрополита. Он обратился к сонму высшего духовенства, стоявшему позади, и довольно громко произнес:

   -- Кто сей человек? Кто смеет подходить столь близко к священным ступеням трона помазанников Божиих? По лику его вижу, что человек он иного племени, басурман, еретик, едва ли не жидовин.

   Что ответили близстоящие митрополиту, неизвестно, так как в зале произошло сильное движение благодаря появлению двух лиц. Это были Остерман и Бирон.

   Бирон в парадной форме обер-камергера подошел к дверям внутренних покоев императрицы и остановился как вкопанный. Его поза была надменна, горделива. В ту же минуту Остерман подошел к Дмитрию Голицыну и Долгорукому.

   Лица тех просияли. Засверкали взоры и их приспешников. Все кончено: раз Остерман, сам Остерман открыто присоединился к группе верховников-заговорщиков, значит, победа на их стороне. "Великий оракул", вовремя заболевающий, всегда вовремя и выздоравливал.

   -- Мы погибли! Остерман изменил нам! -- взволнованно прошептал Ягужинский Татищеву.

   -- Да, кажется, что так, -- заскрипел тот зубами.

   И все те, кто стоял за самодержавие Анны Иоанновны, поникли головами.

   Остерман со своей непроницаемой улыбкой любезно беседовал с Голицыным и Долгоруким.

   -- Ну, ваше превосходительство, сейчас конец? -- спросил Остермана Долгорукий.

   Великий дипломат вынул свою знаменитую "луковицу" и, поглядев на время, произнес:

   -- Да. Сейчас конец неопределенному положению, князь. Сейчас выйдет ее величество, подпишет.-- уже официально -- ограничительную грамоту, и тогда... тогда мы провозгласим ее императрицей всенародно...

   Сказав это, Остерман еще раз поглядел на "луковицу".

   -- Что это вы на часы все глядите? -- подозрительно прищурился Голицын.

   -- Не надо затягивать окончание нашего действа, -- улыбнулся знаменитый дипломат.

   В это время к Бирону подошел князь Иван Долгорукий. Он с явной насмешкой окинул своим орлиным взором фигуру "конюха" и нахально спросил:

   -- Что это вы здесь торчите у покоев императрицы, любезный господин Бирон?

   Бирон вспыхнул и громко ответил:

   -- Торчать, любезный господин Долгорукий, могут только чучела и пугала, а люди обыкновенно стоят.

   -- Так-с!.. -- еще задорнее оглядел Иван Долгорукий Бирона с ног до головы. -- Ну, так скажите: чего вы здесь стоите?

   -- Я не обязан отдавать вам отчет в своих поступках и действиях! -- надменно ответил "конюх".

   -- Берегитесь! -- злобно прохрипел Иван Долгорукий. -- Вы забываете, любезный, что кроме Курляндии и Московии России принадлежит еще и Сибирь, в которой хватит места и для вас.

   -- Вы правы, любезный Долгорукий. Но еще большой вопрос: кто первый из нас попадет туда... Но я скажу больше: помимо Сибири существует еще и плаха {Эти слова Бирона оказались пророчески-вещими: впоследствии Ивана Долгорукого четвертовали, а другим его родственникам отрубили головы и били их батогами. Даже тех людей, которые были с ним знакомы, ссылали в Сибирь.}.

   В тронном зале появилась Анна Иоанновна. Миг -- и все низко, чуть не до земли поклонились ей. Анна Иоанновна в своем великолепном царском одеянии медленно шла к трону. Впереди шел Бирон; по бокам -- справа и слева -- Остерман, князья Голицыны во главе с Дмитрием, и князья Долгорукие, во главе с Алексеем.

   Несмотря на естественное волнение, выражавшееся то во внезапной бледности, то во вспыхивающем румянце, лицо Анны Иоанновны в общем было спокойно. Холодная, надменная улыбка как бы застыла на ее губах. Это была не жалкая, приниженная улыбка захудалой, затравленной герцогини Курляндской, которая унижалась не только перед венценосными родственниками, но и перед "презренным рабом" Меншиковым. Нет, это была улыбка императрицы, сознающей всю мощь своей власти над миллионами верноподданных рабов. Но сколько ненависти и злобы сверкало в ее глазах!

   Первым у ступеней трона приветствовал Анну Иоанновну митрополит с крестом в руках.

   Процессия остановилась. Надо было выслушать приветствие высокочтимого архипастыря церкви.