Герцогиня и "конюх"

   "Смерть... Неужели я должна умереть, когда меня так тянет к иной, блистательной жизни?" -- мелькала у нее страшная мысль.

   Она глубокой ночью подымала трезвон, призывала к себе то одну, то другую гофмейстерину, приказывала зажечь все канделябры и рассказывать ей какие-нибудь "сказания", но только не мрачного характера.

   Так проходила ночь, за которой следовал тоскливо-унылый день.

   "Своего" Петра Михайловича герцогиня почти не видела: Бестужев, "влопавшийся в зело опасную для него переделку по курляндско-морицевской заварухе", отчитывался и отписывался вовсю... Призрак грозной опалы стоял перед ним неотступно. Курьеры мчались из Митавы в Петербург и обратно

   В Петербурге происходили "по сей оказии курляндской" заседания Верховного тайного совета, в которых принимала участие сама императрица Екатерина Первая.

   Дикое, необузданное нашествие Меншикова на Митаву, его более чем неприличное поведение с курляндскими властями и с Морицем не на шутку испугали Петербург. Там совершенно правильно поняли, что от вандализма "светлейшего" может выйти изрядный скандал.

   В Верховном тайном совете был получен указ императрицы:

   "Понеже ныне курляндские дела находятся в великой конфузил, и не можем узнать, кто в том деле нрав или виноват, того для надлежит освидетельствовать и исследовать о поступках тайного советника Бестужева..."

   Совет оправдал Бестужева; но на другой день императрица, сама присутствовавшая на заседании, объявила, что по ее мнению Петр Бестужев не без вины: указы ему были посланы, а он поступил обратно им.

   Несмотря на это, Екатерина приказала прекратить дело. ...

   -- Ваше императорское величество, а как вам благоугодно смотреть на притязания светлейшего князя Меншикова на герцогскую курляндскую корону? -- задали императрице вопрос некоторые из верховников.

   -- Я рассуждаю так, господа, что желание светлейшего быть герцогом Курляндским несостоятельна. До сего король прусский и поляки допустить не могут, -- ответила императрица.

   Это был первый удар грома той грозы, которая собиралась над головой зазнавшегося выскочки-вельможи.

* * *

   В последнее время Анна Иоанновна стала замечать, что баронесса Эльза фон Клюгенау упорно, под всевозможными предлогами, старается избегать встречи с ней.

   "Что это с ней?" -- пришло как-то на ум герцогине, и она пригласила к себе свою гофмейстерину.

   Красавица вдова не осмелилась ослушаться воли ее светлости: слишком уж повелительно и настоятельно было это приглашение.

   -- Что с вами, любезная баронесса? Я вас не вижу по целым дням... Вы все хвораете? -- спросила Анна Иоанновна.

   -- Да, ваша светлость... Мне нездоровится, -- стараясь не глядеть в лицо своей повелительнице, хмуро ответила та.

   -- Что же происходит с вами? И, если вы больны, отчего не обратитесь к доктору?

   Насмешливая улыбка пробежала по губам баронессы, но она, поспешив скрыть ее, ответила:

   -- Ах, ваша светлость, вы так добры... Но...

   -- Что "но"? Договаривайте!

   -- Но не все доктора могут принести облегчение. Быть может, вы согласитесь с этим сами?

   -- Я? С какой стати? -- вспыхнула герцогиня.

   Она сразу поняла все: эта "красивая баба" намекала ей на Морица, который под видом доктора явился на их первое тайное свидание. Так вот какова она, эта "преданная немецкая божья коровка"! Она жалит, язвит...

   -- Потрудитесь, милая, говорить яснее! -- гневно произнесла Анна Иоанновна. -- Почему я должна быть осведомлена в искусстве докторов?

   -- Прошу простить меня, ваша светлость, но вы, кажется, не так изволили понять меня, -- печально ответила баронесса. -- Я хотела сказать, что врачи тела часто бессильны врачевать душу.

   -- А ваша душа болит?

   -- О да, ваша светлость!

   -- Что же с вами происходит? -- удивилась герцогиня, обладавшая короткой памятью.

   -- Вы должны это знать, ваша светлость, -- прозвучал вдруг ответ гофмейстерины.

   -- Я?!

   -- Да, вы,.. Помните ли вы, ваша светлость, что вы обещали сделать для меня? -- И Эльза Клюгенау в упор посмотрела на свою повелительницу. -- Вы обещали великодушно быть моей "свахой", как вы изволили выразиться... Я люблю Эрнста Бирона... Прежде он выказывал ко мне симпатию, любовь... Но призвание никогда не могло сойти с моих уст...

   Анна Иоанновна отпихнула ногой обитую атласом скамеечку.

   -- А, вы вот о чем!.. -- каким-то странным, не своим голосом начала она. -- Вы о Бироне?.. Но, послушайте, моя милая баронесса, мне кажется, что если мужчина любит женщину, а женщина -- его, мужчину, то... какое же тут требуется еще посредничество третьего лица? В подобных случаях оно скорей нежелательно...

   -- Как когда!.. -- глухо, неопределенно ответила баронесса.

   Анна Иоанновна холодно бросила ей:

   -- Ступайте!.. Вы больше мне не нужны сейчас. А с моим обер-камер-юнкером я поговорю...

   Этот холодный, суровый ответ многое объяснил баронессе: недаром в это последнее время она подметила ревнивым взором женщины, что Эрнст слишком часто посещает герцогиню.

   -- Ради Бога, ваша светлость, сделайте милость, не говорите ему ничего об этом! -- умоляюще воскликнула она.

   -- Ступайте! -- последовал вторичный властный приказ.

   Клюгенау покорно вышла.