Гибель профессии

— Грудных младенцев у нас вообще здесь нет. Да Казанцев совсем не младенец. И по возрасту и по поступкам. Куда это годится, например, выносить из магазина неоплаченный товар?! И к тому же, заметьте, товар именно из этой расхищенной партии!

Голубинский явно оживился и принялся расспрашивать Петрову о подробностях. Он даже записал фамилию общественного контролера, которая, по его мнению, поступила «крайне неосмотрительно», не составив на Славу акта «по свежим следам преступления».

— В таком случае, — подал голос Грунский, — я вас буду просить о допросе…

— Пока только о беседе, — корректно поправил Голубинский.

— Ну, о беседе с нашей кассиршей Касаткиной Антониной. Она подтверждает, что Казанцев уплатил ей за купленную корзинку.

Удивительное дело, как показания бледнеют, теряют краски и отчетливость в тех случаях, когда допрашивающий уже успел настроить в уме свою версию и когда показания идут вразрез с этой версией. Тоню позвали, она повторила примерно то же, что рассказала позавчера, но впечатление получилось уже другое. Голубинский задавал ей вопрос за вопросом:

— Вы говорите, Казанцев платил в кассу? Вы хорошо помните, что это было именно в последний день торговли перед Новым годом, то есть тридцать первого декабря? А может быть, это случилось накануне? А может быть, Казанцев платил не девять рублей шестьдесят копеек, а другую сумму? Да и как может она, Тоня, припомнить такой ничтожный случай среди многих сотен аналогичных? Ведь перед ее окошечком мелькают лица одно за другим! И в сущности даже не лица, а чаще всего-только руки! Так почему же она запомнила Казанцева? Может быть, она ошибается? Ах, у нее хорошая память? А если так, сумеет ли она опознать каждого из тех, кто ей платил в кассу тридцать первого декабря?

Нет? Хорошо! Почему же всех она не помнит и помнит одного Казанцева? Согласитесь, товарищ Касаткина, это крайне неправдоподобно! Может быть, Казанцев просил ее дать такие показания? Нет? Но почему же вы плачете, товарищ Касаткина?

Касаткина в слезах ушла, а Голубинский на прощание, отпустив Петрову, сказал заведующему магазином:

— Так или иначе, а ваш работник Казанцев был задержан при попытке воровски вынести часть той партии вина, которая оказалась ныне расхищенной. Это дает нам ниточку.

— Ниточку, вот именно, ниточку, легко рвется, — вздохнул Грунский. — Не забывайте, что Казанцев — материально ответственный. Что же, он у себя крал?!

— А вы разве не знаете таких случаев, когда материально ответственные лица осуждаются судом именно за расхищение доверенных им ценностей? — сухо спросил прокурор.

Он вежливо раскланялся и ушел, оставив Грунского в самом тяжелом настроении.

Глава двенадцатая

Прокурор района Никитичев не дал санкции на арест Славы.

— Нет, нет, — сказал Никишичев, — не вижу оснований.

— Как же нет оснований, — возразил Голубинский, — если такие улики?

Никишичев досадливо передернул плечами.

— Улики, улики, — повторил он в сердцах. — Мы точно улитки в раковины прячемся в свои улики. Не в одних уликах дело!

— В чем же дело в таком случае, позвольте узнать, Федор Николаевич? — с вежливой ехидцей спросил Голубинский.

Прокурор ответил задумчиво:

— Я вижу, товарищ Голубинский, вы не очень близко к сердцу приняли решения партийных съездов… Да, да! — воскликнул он, заметив протестующее движение своего помощника. — Внешне-то вы усвоили неплохо, а вот самую суть… Высокое уважение к человеческой личности! Полнейшая гарантия законности! И прошу заметить, законности не формальной, а благородной, гуманной сути ее.

Никишичев помолчал и сказал обыденным голосом:

— Улики, конечно, есть, но прибегать к такой мере, как арест, мы можем только в случаях крайней необходимости, а ее-то я здесь и не вижу. Нуте-с, давайте на этом и покончим.

А Слава и не знал, что судьба его висела на волоске и что вот-вот мог явиться к нему следователь прокуратуры и увести его под стражей…

Прокуратура производила формальное расследование о недостаче. То и дело на допрос требовали работников магазина. Вызывали и Якова Ивановича и Славу. Допрашивал пожилой следователь Крутиков в присутствии того же помощника прокурора Голубинского. Крутиков сидел за своим столам, Голубинский прохаживался по кабинету.

«Не заявить ли ему отвод? — подумал Слава. — Пожалуй, не стоит. Еще подумают, что я чего-то боюсь».

К тому же, какие, собственно, были у него основания для отвода Голубинского? Какие-то неясные предположения, что он неравнодушен к Наташе. А если это и так, разве это мотив для того, чтобы обвинить его, Славу?! Фактов-то нет!

Впрочем, о фактах напрасно сказано, что они упрямая вещь. Ничто так не поддается различному толкованию, как именно факты. Никакого злого умысла или пристрастия у Голубинского не было. Вместе с тем, Голубинский был из тех людей, которым все в деле сразу кажется ясным и которые решительно укладывают все детали и улики преступления в быстро родившуюся схему. Если деталь не входит, тем хуже для детали!