Гибельный мир

А Храм был красив. Его возвели вокруг старого здания, сложенного из глыб синеватого, потемневшего от времени гранита с искрой, возвели из самого лучшего мрамора, укрепив конструкцию базальтовыми колоннами, особенно прочного и красивого, а простенки заполнили резными алебастровыми панелями, как это было принято. Разумеется, не обошлось без магии, которая должна была сделать мягкий и хрупкий материал крепче. Храм Беаны уступал по красоте и величественности храму в Белом Лотосе, уступал сильно, но что поделаешь. В создание этого здания было вложено очень много труда и человеческого мастерства. Стены украшали великолепные барельефы и статуи в неглубоких нишах, дивная резьба по камню и стрельчатые, замысловатых очертаний окна. Места в городе было мало, храм сильно вытянули вверх, и, благодаря особенному мастерству каменщиков и архитекторов, ревниво хранящих старинные секреты, в результате получилось величественно-массивное и вместе с тем легкое, парящее здание.

Выйдя на площадь перед храмом, Рутвен задержал шаг, быстро сотворил знак дуги и направился к главному входу, но почти у самых ступеней, у фонтана его схватил за локоть мальчишка в серой одежде послушника младшей ступени.

— Господин, — веснушчатый мальчишка, на вид не больше семи-восьми лет, шмыгнул забитым носом. — Господин, идите туда, — и указал на боковую дверку, куда входили священники или гонцы.

— Ты уверен? — Рутвен оглядел мальчишку с ног до головы.

— Да, господин. — Мальчишка снова шмыгнул носом. — Идите.

Гордон пожал плечами, повернул и вступил в низкую дверку, искусно замаскированную между двумя статуями. Закрытую, ее невозможно было разглядеть среди всякого рода скульптурных ухищрений. Но дверку кто-то держал открытой. Рутвена пропустили беспрепятственно, хотя по ту сторону — он увидел — возле двери стоял храмовый страж с копьем.

Впрочем, за спиной Гордона дверка немедленно закрылась. Темноты не было, потому что свет пробивался через узкие окошки над головой, да к тому же на лестнице, которая начиналась почти у самого входа, горели светильники. Воин в отороченной серебряной каймой тунике поверх кольчуги с наплечниками и наручами вежливо указал Гордону на лестницу.

— Туда, господин. На третий этаж.

Рутвен с любопытством посмотрел на стража. Судя по ширине серебряной полосы на ткани, он занимал в иерархии Ордена довольно высокое место. Не иначе офицера поставили туда, где вполне хватило бы рядового, не просто так. Гордон вежливо кивнул ему и зашагал по лестнице.

На третьем этаже его уже ждал Товель.

— Долго ты, — заметил молодой священник, облаченный уже не в простенькую льняную одежду, в которой можно увидеть представителя почти любого сословия, а в роскошную белую тогу с полосами серебряной парчи и скромной вышивкой жемчугом. Гордон оглядел его с ног до головы.

— Так, — сказал он холодно. — Один из Магистров. Ты мог бы и сказать мне.

— А какое значение имеет занимаемое мной место? — удивился Оубер. — Речь шла о тебе.

— Но ты неплохо продвинулся.

— Это не важно. Идем. Я не вырядился бы так, если бы нас не ждало важное мероприятие, на котором должны присутствовать все Магистры. Кстати, и посмотришь на них.

— Что за мероприятие?

— Месса в память покойного императора. Как раз две недели со смерти. Служить будет сам первосвященник.

— Хм, — ответил Гордон и больше ничего не добавил.

Первосвященник, он же Высший Магистр Серебряного Храма, он же Эдвард Рено Ондвельф де Навага, в миру Рено Ондвельф-младший, когда-то представитель не слишком знатного дворянского рода, а теперь человек, чье имя повторяли чуть ли не благоговейно, встретил его в своих покоях. Многие, особенно из крестьянской среды, считали его воплощением Серебряного Бога на земле, хотя Храм не поддерживал подобных воззрений. Невысокий, седоволосый человек, выглядящий лет на пятьдесят, а в действительности перешагнувший через пятисотлетний рубеж, уже больше четырехсот лет управлял Храмом, и управлял уверенно. Его долгожительство поражало, пожалуй, только магов. Знать привыкла, что он есть, поскольку не жили уже те, кто помнил предыдущего Высшего Магистра, а простолюдины, повторяя сомневающимся «Бог благосклонен к своему первому слуге», не могли даже подумать, что придет и его время. Он казался вечным.