Гибрид

— Эта штука была у тебя в нагрудной шкатулке.

Он ударил камертон об угол тумбочки, комнату заполнила знакомая, родная вибрация. Еще не успокоившиеся до конца эмоледы вдруг притихли и затухали одновременно с затихающим звуком. Никогда прежде не испытывал такого умиротворения и ясности мыслей, словно со старой аудиозаписи убрали треск и шумы, очистили голос.

[Нейросеть эмоций и чувств: в норме.]

Я присел на край кровати.

— Рик, как музыкант стал цветочником?

— Разбил в щепки дорогущий рояль во время выступления, за что был отправлен в утиль. Я искал цветочника да подешевле: на нового не хватало. Вот умельцы с разборки и подшаманили, что-то стерли, что-то установили.

— Разбил рояль, — повторил я. — Тогда во время обучения произошло что-то похожее.

— И в подсобке?

— Испугался за тебя. Эмоции взяли верх.

— В смысле? Значит, тебе нельзя волноваться? Как и мне? Во дела!

Рик расхохотался.

— Роботу! Нельзя! Волноваться!

В приступе смеха он катался по кровати, как вдруг схватился за грудь и сипло выдохнул. Его лицо мрачно побледнело.

[Нейросеть эмоций и чувств: наблюдается аномальная активность.]

Испуганный, широко раскрытыми глазами Рик посмотрел будто сквозь меня, пошатнулся и с грохотом упал на пол. Камертон отскочил и, ударившись об стену, зазвенел, чем привел меня в чувства.

— Во дела! — выпалил я голосом Рика и присел от неожиданности.

Сработало базовое правило первой помощи. Я ритмично давил Рику на грудь. Его голова покачивалась, изо рта вырывались неестественные хрипы, будто он пытался что-то сказать. Напоследок. Его сердце так и не запустилось.

[Нейросеть общих знаний: обнаружены ошибки. Нейросеть эмоций и чувств: —.]

Я выполз в коридор. Захрустели осколки. Словно взвинченная пчела на пластиковом цветке, я топтался на месте, вслушиваясь в гипнотический, ледяной хруст битого стекла. Никаких осколков в коридоре уже и не было, я точно это знал, но остановиться не мог.

Очнулся я в лавке еще до восхода, по обычному расписанию. Эмоледы тускло подрагивали, словно почти перегоревшая лампочка.

[Цель существования… ошибка. Нейросеть цветочника: в норме. Нейросеть… ошибка.]

Невидимые осколки в коридоре уже не хрустели. «Хороший знак», — подумал я, прикрыл дверь в спальню и бодро зашагал в свою теплицу.

Первым делом в расписании стоял сбор букета хризантем, что было невыполнимо — на их месте чернел прямоугольный участок земли. Рядом лежали увядшие цветы.

— Робби, помоги, — вдруг прозвучал голос Рика.

[Перезапись цели… Новая цель существования: служение Рику.]

Через занавеску на окне в спальне пробивалось слабое свечение, едва освещающее не заправленную кровать, складки на мятой простыни, труп на полу. Стопы смотрели в разные стороны, руки покоились вдоль тела. Он не мог говорить со мной, точно не мог — гарнитура для связи лежала возле стены, а рядом — камертон. Меня увлекло непреодолимое желание снова услышать этот звук: легкий, безмятежный, необходимый, как электричество. Я взял камертон за основание и стукнул усиками по руке. Звук взвился, закружил.

[Ц…]

Камеры отключились, все системы ощущений будто сжались в вибрирующую точку. Я висел во мраке, хватаясь за пустоту, болтался в непроглядном нигде. Огромное опухшее лицо Рика выпрыгнуло из темноты, приблизилось вплотную и улыбнулось. У него не было глаз, лишь отверстия, как у маски.

Он сердито свел брови и закричал:

— Ро-о-обби-и-и!

Отовсюду в меня полетели острые осколки. Они рвали пластик на руках, ногах и лице, впивались в глаза и эмоледы. Раздался истеричный хохот, слева, сверху, со спины.

— Робби! Почему ты меня не спас?

Это был не он, это был не он, это был не он.

Прозвучал камертон. Темное пространство дрогнуло, со свистом свернулось и развернулось белым. Я слышал шелест листьев, шум дождя, пение птиц. Я видел, как нежный росток плетет свой стебель из лучей света, тянется вверх, разворачивает листья, как набухает бутон и открывается всему миру, без опасений, искренне, до последнего лепестка.

Цветок захлопнулся, вытянулся, сжался, задрожал от напряжения и лопнул. Лепестки разлетелись в разные стороны, словно конфетти. Передо мной левитировал вращающийся камертон и тоненько звучал, будто звал к себе. Лепестки закружились вокруг нас в неспешном танце. Я потянулся к камертону, прикоснулся к основанию и в тот же миг почувствовал себя в безопасности, словно в объятиях давнего друга. Камеры включились.

Передо мной лежал мой бывший человек, мой бывший друг. Он уже никогда не испытает радости, никогда не разозлится и не удивится, и мои эмоледы никогда не будут светиться для него.

Думал ли он о моем будущем? Нет. Даже после смерти он мешал мне жить, являясь в галлюцинациях. Конус оказался прав — люди думают только о себе.