Гитлеровская Европа против СССР. Неизвестная история второй мировой

Я замечал и по некоторым рецензиям эту тенденцию: «Ну, Адольф Гитлер как трастовый управляющий ЗАО «Европа» — хорошо, правильно. А вот возня с Черчиллем, как известно, злейшим ненавистником, — зря. А Брест-Литовский мирный договор 1918 года — вообще слишком большая трагическая тема. Зачем ее притягивать ко Второй мировой? А русские, ухмылявшиеся и обменивавшиеся рукопожатиями с представителями гитлеровской Германии в том же Бресте, — вообще...

Мой подход здесь сводим к следующим тезисам:

1. Черчилль (англичане вообще) имеет право припомнить нам Брестский мир 1918 года. Сколько «исторических сложностей» ни приплетай, но это ведь еще и просто сепаратный мир, нарушение союзнических договоров.

2. Сколько бы ни прятали — ни отпирались, но какое-то приложение к пакту Молотова—Риббентропа о разделительной линии в Польше было. Иначе советские и немецкие войска просто смешались бы в кашу. А они, как известно, сомкнулись весьма аккуратно. В том же Бресте.

3. Советские войска перешли через незащищенную восточную (польскую) границу. Заметьте: на романтическом (или бытовом) уровне незащищенную звучит трогательно, и как дополнительное осуждение — преступившего. В мире же «реаль политик» — ровно наоборот! Незащищенную — означает, что польских войск на нее оттянуто не было. Значит, СССР ни на волосок не повлиял на ход (и исход) двухнедельной польско-германской войны!

4. Наш западный союзник в итоге ведь признает: в пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий. Так что русско-германское рукопожатие в Бресте 1939 года — это не капитуляция 1918 года, а как бы приветствие боксеров перед схваткой. А значит, в нем лежало и зерно будущего освобождения Польши.

Еще раз попросил бы оценить всю эту строгость и тщательность черчиллевской расстановки причин и следствий — как раз в одном из самых болезненных для нас вопросов:

а) сначала: через две недели (боевых действий) польская армия численностью около двух миллионов человек прекратила свое существование;

б) и только потом: ...пришла очередь Советов. 17 сентября русские армии хлынули через почти не защищенную восточную границу.

Так что Черчиллеву критику нашего «Бреста» вполне можно признать.

Но вывод-то отсюда следует какой? Это в Первую мировую войну мы вели себя... неадекватно. Бросились на Австрию за южных славян! На Германию (не отмобилизовавшись) — спасать Париж! Не то чтобы «слишком благородно, в рыцарских латах, с турнирным копьем — на танк». Но именно — неадекватно. Проиграли. Значит... Победа требует других подготовительных шагов.

И вот уже после этой холодной калькуляции фактов и факторов можно найти место и для «морально-героического». И тут есть что вспомнить: ведь после тех двух мрачных Брестов (1918 и 1939 гг.) был же и... третий Брест!

Да-да! Знаменитая героическая Брестская крепость, продержавшаяся дольше, чем вся Польша в 1939-м! Дольше, чем объединенные Англия—Франция в 1940-м! Месяц там шли бои, по современной военной терминологии, «высокой интенсивности», и еще несколько месяцев, почти до октября 1941 года, шло очаговое сопротивление.

ОПЫТ ВОССТАНОВЛЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАНОРАМЫ

Важность диалога с такими великими историографами, как Черчилль, становится особенно ясной — «на контрасте».

БЕСЕДА ПРОФЕССОРА ПАВЛА ВЕЧОРКЕВИЧА В ГАЗЕТЕ RZECZPOSPOLITA

(«Rzeczpospolita», Польша), 28 сентября 2005 года

Павел Вечоркевич — профессор Исторического института Варшавского университета. Специализируется на изучении истории России и СССР, военной истории, а также новейшей истории Польши. Автор многочисленных книг и статей, в т.ч. «Кампания 1939 года» (2001 г.), «Круг смерти. Чистка в Красной Армии 1937—1939» (2001 г.), «Политическая история Польши 1935—1945» (2005 г.).

— Мы не хотели оказаться в союзе с Третьим рейхом, а приземлились в союзе с в равной степени преступным Советским Союзом. А что еще хуже, под его абсолютным доминированием. Гитлер же никогда не относился к своим союзникам так, как Сталин к странам, завоеванным после Второй мировой войны. Он уважал их суверенитет и правосубъектность, накладывая лишь определенное ограничение во внешней политике. Наша зависимость от Германии, следовательно, была бы значительно меньшей, чем та зависимость от СССР, в которую мы попали после войны.