Glaswen (СИ)

За хлипкой дверью кто-то то и дело бегал туда и сюда, кто-то кого-то поздравлял, смеялся, а на сцене уже организовывали скромный банкет для труппы и сочувствующих. По идее, Имсу, да и Памеле тоже, следовало бы снять грим и переодеться, но Имса так накрыло возбуждением и адреналином, что терпеть было выше его сил. Памела, в длинном бархатном платье цвета граната, раскрасневшаяся от триумфа, выглядела обворожительно. Имс решительно усадил Памелу на гримировальный столик и, получив в ответ приглашающую улыбку, уже без всякого промедления полез руками под пышные юбки. Памела отвечала с воодушевлением, Имс подцепил ее под коленями и дернул на себя, заставляя обхватить себя ногами. Памела послушно обмякла, уцепившись за его шею, и Имс плавно и уверенно втиснулся в мягкое и горячее и тут же начал размеренно двигать бедрами, с удовольствием прислушиваясь к тихим размеренным вздохам партнерши. Трехстворчатое зеркало за спиной Памелы, окруженное по периметру яркими белыми лампами, в утроенном масштабе отражало яркие ленты и золотую тесьму, которыми были обильно украшены их костюмы, и слегка очумевшему Имсу почудилось, что он находится внутри какой-то музыкальной шкатулки, выстланной изнутри алым бархатом и золотой канителью и заполненной гранатами и рубинами, где вместо незатейливой механической песенки проигрываются такие же механические звуки другой незатейливой мелодии.

Отражающиеся в зеркалах складки ткани, казалось, шевелились сами по себе, словно ожив, Имс почему-то уже не столько смотрел на Памелу, сколько на собственное отражение в зеркале, которое, теряясь в тусклых отблесках золота и багрянца, с искаженным лицом обнимало другую отражающуюся фигуру. И вот тут, в этом мельтешении Имсу пригрезилось, что вместо рыжеволосого затылка Памелы, которое согласно законам физики он должен был видеть в зеркале, показалось ему в неверных глубинах зазеркалья чье-то другое лицо, темное, как ночь в ирландских холмах, с разочарованными горькими глазами. Имс зажмурился и кончил, краем сознания отметив довольный протяжный стон Памелы.

Позже, после положенной порции поцелуев и обжиманий, когда Имс уже расслабленно развалился в кресле, снимая влажным тампоном грим с лица, а Памела стояла в дверях, выжидая момент, когда можно будет незаметно пробраться в женскую гримерку, она вдруг сказала, хихикнув:

– А ты понял, что мы только что дали еще один спектакль?

– То есть? – сказал Имс без особого интереса. – Ты хочешь сказать, что нас кто-то застукал?

– Ага, – хмыкнула она. – Помнишь Артура? Он заглянул сюда, как раз когда мы…

Имс подумал, встал и улыбнулся тоже, удивляясь злорадству в собственном голосе:

– Его проблемы. А ты молодец, что не стала меня прерывать, – и чмокнул Памелу в щеку, выпроваживая в коридор.

Так ему и надо, нечего лезть в чужие гримерки, подумал Имс, закрывая дверь на замок, и принялся раздеваться, ощущая внутри себя злое и мстительное удовольствие.

Артур

Когда Артур злился, он не ходил в холмы, как можно было подумать.

Он выбирался к морю и сидел возле него часами – слушал, как точь-в-точь в ритм его гулко бурлящей крови зло бьются волны о мол, жадно вдыхал, как пахнет солью и немного гнилостью, смотрел на перепутавшиеся в небе снасти кораблей самых разных видов, форм и размеров – ночью они казались зловещими, но Артура ничто не пугало. Ветер, так мрачно завывавший для других над бухтой в неспокойные сумерки, для него звучал музыкой, рассказывал истории – и каждый раз его голос звучал по-другому, и истории его были так разнообразны, принесенные со всех концов света... Сказок ветер знал больше, чем все люди на земле. Иногда он гулко трубил в рог, иногда жалобно играл на скрипке или же шалил, баловался флейтой, но всегда, всегда умел увлечь, умел взволновать любую материю – будь то трава, нива, море или человеческая душа.

Дублинская бухта тянулась от южного Кингстонского порта до северного Хоутского, а сам Дублинский порт образовался благодаря Лиффейскому лиману. Артур знал все пути, ведущие к морю, все гавани, все извивы бухты. Иногда он бродил вдоль железной дороги, соединявшей Кингстон с Дублином, иногда гулял по набережной реки Лиффей, но больше всего его влекло в Хоут – городок на полуострове Хоутхэд в тринадцати километрах к северу от Дублина. До него можно было быстро добраться на пригородном поезде, но, сойдя с него, вы попадали в совершенно особое место – вас ждали очаровательная старая гавань, суровые взметнувшиеся в синеву неба скалистые пики, стихия воды, старины и тайн.

Артур бродил в самых неприступных скалах, петляя по извилистым тропинкам. Здесь же находилось Лягушачье торфяное болото, которое было дорого сердцу Артура, ибо на нем проживали одни из его родственников. Так же драгоценны для него были руины средневекового аббатства, на территории которого до сих пор действовало местное кладбище, где тоже наблюдался родной Артуру народец, хотя и не очень приветливый. Рыбный порт и лучшие пляжи Дублинской бухты были приятным дополнением, но они привлекали скорее туристов, чем Артура.