Глаза богини (СИ)

— Хочу от тебя ребенка, — прошептала она, прижавшись к его губам после этого накрепко, надолго. Словно запечатывала. И его изменившийся взгляд шепнул: это все-таки все еще он, только вконец измученный, обессилевший от неведомой тебе битвы.

Она потянула вверх хитон, растрепала еще больше и без того растрепанные волосы, а улыбка и без того была: появилась откуда-то, мягкая, целящая. Вновь приникла к нему, осторожно пристроила одну его ладонь к себе на грудь, огладила плечи…

И подумала вдруг: как он красив все-таки. Наверное, если бы она увидела его таким тогда, после похищения — влюбилась бы до безумия божественной, преходящей любовью. И все бы тогда пошло иначе.

И пусть бы она теперь сгинула, эта красота. Красота и молодость, и седина в волосах. Она хочет другого, того, ее царя, ее мужа, Аида, её…

…невидимку — всплывает странное слово то ли из памяти, то ли из разгорающегося внутри теплого летнего дня.

Того, который держал ее на колеснице, а она кричала, и пиналась, и царапалась, и обзывалась последними словами. Который нёс ее на руках по коридорам, полным ухмыляющимися чудовищами, и рванул хитон, прижимая к шее жесткие горячие губы…

Который сидел рядом с ней в тишине спальни. Не овладев. Будто маленькая дочь Деметры была не плодом ежеминутной похоти — равным воином в битве.

Того, кого она ненавидела сильнее всех в своей жизни.

А теперь любит даже сильнее, чем ненавидела.

— Ты слышишь… ты знаешь, невидимка?

*

Проклятый дядюшка был подлее, чем про него говорила мать. Мрачнее, чем описывала Афина.

И уродливее, чем хмыкала Афродита.

Персефоне было жаль, что она не Артемида: тогда она смогла бы пропороть ему глотку кинжалом. Или сделать то, на что подначила Крона Гея по отношению к Урану. На ложе, когда он заснет, получив свое.

Ведь рано или поздно он обязательно захочет получить свое.

Она поняла это в день, когда запретила себе плакать. Когда посетовала, что не сможет стать камнем. И значит, придется снизойти до слабой женской доли: терпеть.

— На тебе задирают хитон, — говорила Артемида с презрительной, косой усмешкой, — тебе раздвигают ноги. А потом ты лежишь под ним — не богиня, а девка в кустах под сатиром — и чувствуешь, как тебя сношают, и не можешь вырваться, пока он мнет тебе грудь, наслаждается властью над тобой, льет в тебя семя. Потом ты рожаешь в первый раз, и с этих пор обязана давать ему столько раз, сколько он захочет. В лучшем случае. В худшем тебя будут брать все, кто сумеет застать врасплох и задрать на тебе хитон еще раз. Это — участь богини? Нет уж, спасибо.

Да. Это была участь женщин их рода (Гера, Деметра, Амфитрита… Гестии удалось вовремя принести обет). Участь нимф, не сумевших вовремя скрыться от острого взора Зевса или Посейдона. Участь смертных пастушек, о похождениях с которыми громогласно хвастался на пирах Арес («Сначала — понятное дело, плакала и отбиваться пыталась… ну, потом-то попритихла, конечно»).

И не было сомнений в том, какой путь подземный падальщик, сказавший «Ты будешь моей женой» выберет на этот раз.

Дядюшка, правда, почему-то медлил. Приходил в сад, садился рядом на скамью, где Кора пыталась обратить себя в каменное изваяние. Запускал пальцы в её волосы, обнимал, прикасался к губам, целовал, ласкал плечи…

— Знаешь, я увидел твой танец однажды, в Элевсине. На моем месте любой бы не удержался.

— Ты прекрасна. Я никогда не говорил это женщинам, но ты — ты прекрасна. Скажи, что я могу сделать для тебя, только не проси отпускать…

— Поешь что-нибудь или выпей… пожалуйста.

Позже она поймет: тогда, сидя рядом с ней на скамье в саду, он наговорил ей больше, чем любой женщине в жизни вообще. Чем даже ей после брака.

А тогда она с яростным нетерпением ждала — когда же он перестанет длить ожидание и осторожно изучать ее фигуру через хитон. Когда он насытится — чтобы можно было мстить по-настоящему.

Он сделал хуже.

— Знаешь, что такое молва? Я могу описать тебе. Они пересчитают все позы, в которых ты была со мной. Они расскажут, о чем ты кричала в первый раз и в последний. И каждое твое слово, когда ты будешь уверять, что не зря носишь свое имя*, будет подстегивать их фантазию. В конце концов ты сама убедишься, что так оно и было, и сбежишь под землю от излишних подробностей.

— Я не верю тебе. А даже если и так — лучше позор. Ты лжешь. Что бы ни говорили — я буду знать, что чиста, а ты станешь Аидом-насильником, незадачливым похитителем, который не смог удержать женщину…

— Может, так. Я ведь так и не поцеловал тебя по-настоящему, Кора. Подаришь мне это на прощание?

Кисло-сладкий вкус на губах. Опьяняющий – нет, это пьянил сумасшедший, дурманный, огненный поцелуй. Она смотрела на дядюшку…

Будущего мужа.

Победителя.

Трогала пальцем губы, перепачканные гранатовым соком.

Хотелось заплакать. От тщетности усилий, близости спасения (колесница слишком близко!), невозможности отомстить.

От его правоты, от понимания: никто не поверит.

Даже она сама.

- Я тебя ненавижу.

— Ничего. Это со многими так. Ты будешь моей женой.

— Я буду твоей женой, Аид Безжалостный…