Вернулся к себе. С ходу несколько раз подтянулся на турнике. Рухнул на кровать. Почувствовал, что готов сразу же, не раздеваясь, уснуть, но преодолел сонливость и написал Диме сообщение. Попросил того приехать в Клушино часам к пяти, не раньше, и захватить зарядку от айфона.
Попытался подвести хоть какие-то итоги всего, что узнал за день, но быстро запутался. Слишком устал. К тому же бессмысленное повторение одних и тех же вопросов ничуть не помогало.
Не раздеваясь, забрался под одеяло. Закрыв глаза, пытался объяснить себе, почему так быстро и легко сошёлся с Кристиной. Видел её второй раз в жизни, но рассказал ей об отце то, что прежде не рассказывал никому, даже Диме.
Кристина существовала здесь и сейчас. Только для него. Максим не видел её друзей, родственников, сокурсников. Не знал всего вороха мелких фактов и чувств, которые сопровождают жизнь любого человека. И ему это нравилось. Это одновременно пьянило и настораживало. Но даже такое противоречие сейчас почему-то казалось приятным.
Максим ворочался, зевал – в голове начинался сладкий, вибрирующий гул. Ложился на живот и прятал лицо в подушке. Укрывался целиком, переворачивался на спину, затем отбрасывал одеяло. Обхватывал его ногами и опять ворочался. Сбил простыню, принялся её поправлять и в раздражении ударил кулаком по матрасу.
Сон никак не приходил.
Максим постоянно возвращался к мысли о том, что случилось с Кристиной. Представлял, как её держат, как бьют по лицу. Весь выворачивался в бессильной злости. Наконец встал с кровати. Вышел из комнаты.
Отправился на кухню, ещё не совсем понимая, что собирается делать.
На улице вовсю пели птицы. От автострады доносился приглушённый шум редких машин.
Без пятнадцати шесть. В шесть встанет Корноухов. К семи отправится в мастерскую. Не задержится ни на минуту.
Максим набрал в чайник воду, но так и не включил его. Просто сел за стол. Положил голову на руки. И понял, что должен воспользоваться своим состоянием. Потом не хватит решимости. Сжал кулаки. Почувствовал, как немеют кончики пальцев, как от напряжения начинают болеть суставы. Приказал себе встать.
Не хотел снова пугать маму и всё же постучал в дверь. Повернул ручку и вошёл.
Мама спала. Пришлось будить её и путано, торопливо объяснять, чего он хочет на этот раз.
Мама сказала, что Максим сошёл с ума, и всё же сделала то, о чём он просил. Подошла к столу, открыла дверцу большого отделения. Ворча, принялась выкладывать на пол картонные папки с детскими работами, коробки с пластилином, мотки пряжи и угловатые самодельные игрушки. Наконец из сáмой глубины достала пластиковую шкатулку швейного набора. В шкатулке лежала связка отцовских писем. Под ней – какие-то другие сложенные в несколько раз бумаги. А на дне – жёлтый конверт.
– Вот. Надеюсь, это всё? Теперь можно спать? Правда? Разрешаешь? Ну хорошо. Спасибо.
Вернувшись к себе, Максим завалился на кровать. На этот раз чувствовал, что сон придёт быстро, без сопротивления.
В вытянутой руке держал перед собой жёлтый конверт. Письмо отца, отправленное Максиму восемь лет назад.
Не было сил злиться или копаться в собственных чувствах.
Максим положил письмо на грудь и уснул.
Глава семнадцатая. Письмо отца
Узкий прямоугольный конверт из шелковистой чисто целлюлозной бумаги. На лицевой стороне, в углу, где обычно указывают адресата, мелким отточенным почерком написано: «Максиму». Синяя гелевая паста. Других надписей нет.
Почерк знакомый. Максим хорошо запомнил его, когда в детстве возился с письмами отца. На обратной стороне – ничего. И только место склейки оказалось ребристым. Слишком сильно намочили клеевой слой. Или вскрыли конверт, а затем вновь заклеили. Впрочем, мама говорила, что не читала письмо, и Максим ей верил. В конце концов, склейка могла покоробиться от времени.
Внутри – четыре прямоугольных, под размер конверта, вкладыша из плотной мелованной бумаги. Каждый вкладыш пронумерован. На первом всё тем же узнаваемым почерком, только чуть более крупно, написано:
«Всё оставляю тебе. Ты поймёшь. И в глазах смерти увидишь мою жизнь».
Ниже в четыре строки следовал набор букв, написанных будто в спешке, небрежно, – некоторые буквы стиснуты, другие растянуты, с короткими и долгими пропусками:
«уаодцплйдщцыъу
оплвлзйыфпэхйз
ацротвлстахчск
аоюждртйаэюфзу».
Всего – пятьдесят шесть букв, по четырнадцать на каждую строку.
–
Такой же непонятный набор букв красовался и на остальных вкладышах. Буквы другие, но их количество – неизменное.
Ни обращения, ни даты, ни подписи. Только эти бессмысленные строки. Какая-то глупая шарада, разбираться в которой у Максима не было никакого желания.
«А чего ты, собственно, ждал? Исповеди? Обещания вернуться и помочь, когда его помощь действительно потребуется? Объяснения тому, что сейчас происходит?»
Максим с отвращением отбросил письмо. Думал порвать его, но сдержался. Решил вначале показать Кристине.