Глаза войны

-«Я скажу тебе, что такое Восточный фронт, я дам тебе его почувствовать!!!» -Орал Франц и бил этого сосунка руками и ногами, бил жестоко, со знанием дела. Все мои попытки остановить его не имели успеха, только когда с последним ударом у парня вылетела пара передних зубов, а я уже орал:

-Франц, оставь его, сейчас здесь будут жандармы…

Только тогда Франц остановился и унял своё бешенство, а я понял, что наш отпуск подходит к концу…

Я не мог поверить, что захочу на фронт, всего два дня и я уже наелся этой, так называемой, мирной жизни. А как хорошо всё начиналось. Неделю назад всё было иначе.

В тот момент, когда мои документы на отпуск были подписаны, я долго не мог этому поверить, сжимая в руке заветную бумагу со штампом, которая стала для меня, как спасительный тотем, как временная отсрочка от смерти… Когда в моём отделении узнали, что я отбываю, то на их лицах отразилась смесь из зависти и страха. Завидовали потому, что почти каждый хотел оказаться на моём месте, а боялись потому что опытней меня никого не осталось, ни в отделении, ни во всём взводе.

Не то, чтобы я о них особо пёкся или защищал каждого, но опыт не позволял мне делать глупости, что не раз спасало им жизнь, любая глупость и ошибка на этой войне заканчивалась смертью. Тот, кому выпала удача замещать меня, принять отделение в моё отсутствие, знал и умел не больше тех, кто сейчас смотрел на меня глазами брошенной дворняги.

Но когда ты так долго на войне, что уже забыл, как выглядит мирная жизнь, то чувство тоски по дому и чувство самосохранения пересиливают любое товарищество и боевое братство. В душе всех ветеранов этих бессмысленных боёв наступает такой перелом, мой наступил сразу, как только я получил эти заветные бумаги. Невероятная идея сбежать с фронта, имея на это официальные основания, да ещё в разгар нового мощного наступления «Советов» на нашем участке, пришла ко мне спонтанно.

Я получил письмо от Франца, от него не было вестей уже почти как 2 месяца, я видел его последний раз, когда санитары уносили его на окровавленных носилках, а его нога болталась словно у тряпичной куклы или будто была слеплена из сырой глины.

Франц писал о том, что его подлатали и ему чудом удалось избежать не только ампутации, но и раздробленная кость неплохо заживает, он ходит уже без костылей, а ещё невиданное счастье свалилось ему на голову, его отправляют долечиваться в Германию, отправляют домой на целый месяц.