Глаза войны

Пока я колесил по фронтовым и тыловым дорогам, то отметил, что ещё год назад к фронту двигались подкрепления, пешком шли маршевые колонны, ехала техника, сейчас почти никого… Никто не торопился помогать держать фронт, никто не хотел спасать умирающих солдат Германии, которых раньше называли единственным «щитом Европы», от нахлынувшей волны Большевизма, возможно уже некого посылать?

Водитель петлял окружными путями и в итоге сбился с дороги. Он боялся сворачивать с больших дорог, ссылаясь на какое-то предписание, но мне кажется он просто панически боялся, что за пределами больших дорог заканчивается власть Рейха и начинается первобытная, дикая Россия, с её бандитскими вооруженными бандами, неприветливыми местными и туземными дезертирами, которые ещё недавно служили нам, а сейчас сбежали с фронта, попрятались по лесам и деревенским домам и теперь не служат никому (возможно Хельмут имеет ввиду «хиви» или коллаборантов).

Когда мы добрались с Францем до станции, выяснилось, что лучшее на, что мы можем рассчитывать это продуваемый насквозь, сколоченный из трухлявых и гнилых досок вагон, но и в нём нам не было места. В последний уходящий вагон грузили раненных, их было так много, что в вагоне сняли даже нары и клали людей на пол, почти друг на друга. Носилок не хватало и их укладывали на пучки соломы, погладывая под голову плащи анораки или форменную шинель.

Раненных было такое количество, что для нас с Францем не нашлось места даже в здании станции, которое полностью было забито не ходячими раненными и санитарами. Были только тяжелораненые, последние полгода на фронте показали, что если ты можешь стоять на ногах и не истечешь кровью после перевязки из индивидуального пакета, то раненным ты не считался. То, что выздоравливающего Франца отправили на восстановление в Германию, а не сразу на передовую, было чем-то невероятным.

Мы основательно продрогли на пронизывающем ветру пока ждали следующий состав. Мы не могли даже разогреть себе еды на огне, снующие туда-сюда патрули военной жандармерии запрещали жечь костры, боялись налёта авиации русских. Нас предупредили, что попытка разжечь костёр даже в удалении от станции будет расценена, как прямой саботаж.