Глиняные буквы, плывущие яблоки

В тот же день Председатель Туркреспублики товарищ Колесов составил радиограмму вождю товарищу Ленину: «В момент смертельной опасности жаждем слышать Ваш голос. Ждем поддержки деньгами».

Радиограмма была отправлена на следующий день. Она выползла длинной вермишелиной в накуренном, как мужская уборная, Кремле.

Молодая республика была в опасности.

В тот же день в районе Кувинского участка селения Кара-Тепе было совершено нападение басмачей. Раскаленный воздух прорезало несколько пуль австрийского производства. Глиняный дом горел медленно. Уже не дом, а труп дома. Люди бежали, роняя громкие сухие звуки. В самом доме еще можно было видеть лежавшего на полу человека. Он лежал в позе зародыша, поджав к подбородку бурые от крови ноги. Во дворе горел виноградник и лаяла, задыхаясь от дыма, привязанная собака.

В тот же день в Ташкенте состоялось открытие Практической школы ремесел. В школе имелось семь отделений: дамского пошива, мужского пошива, шляпное, корзиночное, переплетное, сапожное и промышленно-художественного рисования.

В тот же день в Ташкенте были поставлены первые опыты по лечению летаргии. «Борьбу с этим заболеванием, – сообщали газеты, – считавшимся при царской власти неизлечимой, объявили красные ташкентские медики».

В тот же день Яков открыл глаза и увидел часть своего носа и потолок.

Окно было открыто, на нем сидела кошка цвета мокрой глины и вылизывала когти.

14 июля 1918 года мой девятнадцатилетний прадед поднялся с лежака и потянулся, растопырив руки, так, что пальцы чиркнули по стене и на подушечках осталась побелка.

Комната была длинной, как коридор, который никуда не вел.

В конце коридора сидела мать и двигала иглой.

«Проснулся, странник?»

Подвижная нитка зачеркивала ее лицо по диагонали.

Яков зевнул и пошел во двор.

А мать осталась в комнате с ниткой. Моя прапрабабка с ниткой. Надо спросить у Якова, как ее звали. У нее должно было быть тяжелое, как сахарница, русское имя. Лукерья? Аграфена?

В восемнадцать лет себе невольно нравишься.

Даже когда у тебя в руках грязным ребенком надрывается голод. И ты прижимаешь его к пустому животу, и по всему организму слышно эхо.

14 июля 1918 года для облегчения мук голода имелись деревья с яблоками, персиками, грушами и другими дарами красного Востока.

Яков умывал лицо. Оно оказалось таким грязным, что не хватило умывальника и пришлось доливать из ведра, в котором плавал шмель.

Пальцы Якова выловили шмеля за желтое брюхо.

В потревоженной воде качалось лицо Якова, шея и плечи. Потом всё это перелилось в умывальник. Шмель остался лежать на земле.

Когда Яков состарился, он попросил себе женщину.

Постель его была длинна, как ночь. Он ложился в одном ее конце, просыпался в другом. Там, где он ложился, пахло вечерней старостью. Там, где он просыпался, пахло утренней старостью.

Подушка была набита камнями, смазанными жиром, чтобы они не стучали друг о друга ночью. Но камни всё равно стучали, и Яков просыпался.

«Ты здесь? Ты здесь?» – спрашивал Яков Бога. Он боялся засыпать без Него.

Ночь молчала. Только по слабым признакам догадывался он о Его присутствии. Шепот невидимой птицы. Наплыв ветра. Внимательный взгляд ящерицы.

Где-то в темноте спал и вздрагивал мелкий рогатый скот.

Якову становилось холодно. Вначале начинали зябнуть ноги. «Зачем вы зябнете? – разговаривал Яков со своими ногами. – Разве вы не укрыты одеялом? Разве вы не прогрелись днем, бродя по песку?» Ноги молчали.

Холод двигался по телу. «Что это за земля, где женщины начинают рожать в глубокой старости, а у мужчин…» – и Яков бормотал что-то про мужчин. Но то, что он говорил, слышали только его ноги. И кончики пальцев – они тоже начинали мерзнуть. «Ты здесь? Ты здесь?» – повторял Яков. Камни под головой шевелились.

Утром Яков умылся и объявил всем свою волю.

«Мне нужна девица», – сказал Яков.

«Я не буду с ней спать», – добавил Яков и оглядел толпу.

Толпа состояла из рабов и родственников и молчала. Якову не нравилось это молчание. Когда евреи молчат, это не к добру.

«Она будет согревать мою постель», – закончил Яков и закрыл глаза.

К старости вся мудрость скапливается в веках. Весь холод – в ногах.

Ночью под одеяло к нему просочилась женщина. «Я самая теплая из дочерей Вениаминовых», – поздоровалась она.

Яков не слышал. Он спал.

Я тоже родился 14 июля. Но это не имеет никакого значения.

В день, когда я родился, ничего не произошло. Все события моей жизни были истрачены Яковом. Проглочены им, как хлебная пайка.

Иногда маленьким меня приводили к Якову и забывали у него, на день или два.

Яков лежал на большой кровати с газетами. Ноги Якова были раскинуты буквой «Я». У кровати был церковный запах. Я залезал к Якову, его ноги были моей крепостью, ступни – башнями. Солдатики двигались по ногам Якова. Шел бой.

У Якова жила молодая некрасивая женщина. Я иногда встречался с ней на кухне. Передвигаясь по квартире, она топала. «Почему она топает?» – спрашивал я, выглядывая из-за крепостных рвов и башен.