Глиняные буквы, плывущие яблоки

Пару дней назад я столкнулся в коридоре с отцом. В руках у него был один из этих журналов. «Я вам не мешаю?» – спросил я, глядя на журнал. На обложке поблескивала девушка с безобразно красивой грудью.

Отец посмотрел на меня. Так смотрят на ребенка, ляпнувшего что-нибудь взрослое.

«Ты понимаешь, старик, – сказал он, – мы терпели всю жизнь, всю жизнь себе отказывали…»

Вообще-то отец должен быть для меня образцом. Пятьдесят два года, выглядит сорокалетним. По утрам он делает зарядку и бодро вскрикивает под контрастным душем. Иногда я спотыкаюсь о его гантели.

А денег на невинность я попрошу именно у него. Поймаю, когда он будет идти с этой своей девушкой, и попрошу.

Отец сидит напротив меня и извиняется.

Он только что сделал зарядку и умылся. Запах одеколона присутствует как бы третьим в нашем разговоре.

«Старик, я без работы. Все мы сейчас у матери на шее».

Он курит дорогие сигареты и разглядывает меня.

«Тебе жениться пора», – говорит наконец.

«Так ты мне не можешь одолжить?»

Отец мотает головой: «Разве не видишь, какие тяжелые времена?»

Я не вижу, какие тяжелые времена. Я вообще ничего не вижу. Я только чувствую запах одеколона. Только вижу, как сигаретный дым растворяется в комнате, делая ее еще более серой.

«Всю жизнь горбатиться, – продолжает отец, – всю жизнь себе отказывать, чтобы к старости получить – что?»

И неожиданно добавляет: «А помнишь, как мы под столом целый год жили?»

Мы действительно жили целый год под столом, я и отец. Я уже не помню почему.

Жили мы в одной комнате, человек пять. Полкомнаты занимал старый стол, который кто-то постоянно требовал выбросить, а кто-то повторял: «Только через мой труп». Вначале, поженившись, под столом стали жить отец с мамой. Кажется, из протеста. Молодых из-под стола выгнали и велели им жить нормально. Но нормально жить в комнате, где еще четыре человека и каждый с неповторимым характером, было невозможно. И родители стали жить в общежитии, где с потолка по ночам на них падали тараканы. Не в силах бороться с тараканами и вечной музыкой за стеной, они зачали брата. На какое-то время это помогло. Тараканы стали падать реже; музыка – звучать тише. Потом родился брат, были еще какие-то комнаты и вторая беременность, мной. Но дважды фокус не удался: жизнь не улучшилась. Я всё время болел и царапал брата. Родители смотрели на наши бои с детским ужасом. Только отец иногда вспоминал про свой воображаемый ремень.

Волной неустроенности родителей снова зашвырнуло в маленькую комнату со столом. Там жило уже не четыре, а три человека: кто-то предусмотрительно умер до нашего вселения. Нас кисло поцеловали, маму с братом определили на койку покойного, а мне с отцом постелили под столом. Почему нас разложили именно так, не помню.

Помню громадные ножки стола. Помню, как утром отец выползал на работу, и я натягивал на себя его одеяло. Оно пахло моим мужским будущим. Моим личным мужским будущим. «Этот стол надо выбросить», – слышал я сквозь одеяло чей-то сонный голос. «Только через мой труп», – отвечал другой, зевая. «И через мой труп тоже!» – кричал я из-под стола, потому что жизнь под столом была интересна и полна приключений. Что такое «труп» я, правда, еще не знал. Думал, что это что-то вроде алкаша, который лежал возле дома, с лицом, напоминавшим мамин свекольный салат.

Особенно я любил вечер, когда комната садилась ужинать. Под столом появлялись ноги, и эти ноги жили своей уютной вечерней жизнью. У каждой пары ног был свой характер, свое отношение ко мне. Мамины ноги, например, меня не любили и дергались, когда я их гладил и щипал. В этом они полностью отличались от верхней мамы, ее ласковых рук и лица. А вот ноги бабушки (которая была нам тетей, но хотела зваться бабушкой) относились ко мне дружелюбно и даже радовались щипкам. «Массажистик мой, – слышал я сверху ее голос. – Потри мне около коленки, ой-ой, болит у бабушки коленка». Я тер ее коленку – и верхняя бабушка награждала меня довольным кряхтением. В остальное время она обо мне забывала, а когда вдруг замечала, то говорила родителям: «Вот к чему приводит половая распущенность». С этого начинался новый красочный скандал. «Тише, здесь дети!» – кричала мама. «Это не дети, – отвечала бабушка с коленками, – дети такими ненормальными не бывают!» Вечером во время ужина я снова превращался из ненормального в любимого массажиста; я почти не ел ужин, который мне спускали под стол в тарелке, и принимался играть с ногами. Особенно мне нравилось слушать, как смешно кряхтит бабушка, когда я дохожу до ее коленок.

После ужина под стол залезал отец, и мы вместе смотрели из-под висюлек скатерти телевизор.

Так бы я и жил под столом, взрослея, поступая в институт и женясь на карлике женского рода, чтобы не было тесно. У нас бы завелись дети, потом внуки, и ни один дождь нам не был бы страшен.

Но однажды в комнату пришли гости.

Пришла тетя Клава с мужем-клоуном и двумя клоунятами, которые тут же залезли под мой стол и стали заставлять меня играть в свои игры. Этих детей я быстро вытеснил. В умении маневрировать под столом мне не было равных.