Глиняные буквы, плывущие яблоки

После этого человек решил рассказать эту историю жене. Он вообще всегда так делал. Рассказывал жене и любовнице одно и то же. Дарил одни и те же подарки и платья, как дочкам-близнецам, хотя близнецов у него ни в семье, ни в роду не было, он был обычным человеком.

Но когда он рассказал историю про стеклянного человечка жене, она даже не улыбнулась.

Это очень удивило обычного человека, потому что раньше, если что-то нравилось любовнице, то нравилось и жене, и наоборот. И это мужчина считал своим маленьким, но достижением.

После этого он стал замечать, что жене перестали нравиться те обычные подарки, которые он дарил ей (и любовнице). При этом жена по-прежнему ничего не знала о любовнице, и это было особенно обидно. Потому что если бы знала, было бы хоть что-то понятно. Ревность, конечно, гадкое свойство, но зато она многое делает понятным.

Мужчина уже собирался, как это обычно бывает, сложить вещи и уйти, как вдруг произошла другая аномалия.

Мужчина заметил, что его рука, которой он ощупывает пакеты с макаронами, стала немного просвечивать. И что через руку видны эти макароны, как будто руки и не было. Как будто макароны стали реальнее его руки. И что когда он поднес ладонь к лицу, сквозь нее увидел и другие продукты на витринах, а также лицо продавщицы. При этом сама рука продолжала существовать, шевелиться и реагировать на тепло и холод.

С этого дня у мужчины появлялось всё больше и больше просвечивающих мест. Он стал сонным и малоподвижным. Наконец он вспомнил про историю о стеклянном человечке, сопоставил факты и… Хуже всего, что саму историю он уже совершенно не помнил. Не помнили ее и две его близняшки, жена и любовница. Не помнил, кто рассказал ему эту историю.

Он не помнил ничего, потому что его голова теперь подолгу делалась прозрачной. Через голову можно было спокойно смотреть телесериалы, причем изображение было даже лучше. Этим иногда пользовалась жена, устав за день.

Сам мужчина от такого использования своей головы, конечно, страдал. Врачи советовали оборачивать голову и другие стеклянные члены в двойной газетный лист или прописывали моющие средства. «Чистота и гигиена, – говорили они, водя по стеклянной поверхности фонендоскопом, – главное, гигиена и чистота».

Наконец, выполняя какую-то сложную фигуру супружеского долга (а сложными теперь для него были все фигуры), мужчина треснул и рассыпался на кусочки.

Осторожно, чтобы не порезаться, жена выползла из кровати и стала искать совок.

Склеивала мужчину она вместе с любовницей. Они познакомились незадолго до этого несчастного случая и даже сходили поесть мороженое.

Правда, клеился мужчина у них по-разному. У жены он получался невысокого роста брюнетом с маленьким шрамом на левой щеке, а у любовницы – блондином без шрама и двух передних зубов.

Склеив в итоге что-то компромиссное, они отвезли это в местный музей. Проследили, чтобы витрина была хорошо освещена, написали в Книгу отзывов и разъехались по домам.

Через полгода их обеих, таких же стеклянных и подклеенных, привезли в тот же музей. Причем жену привезли вместе с ее новым разбитым любовником, которому она поведала историю о своем стеклянном муже.

Новые экспонаты разместили в запасниках, как авторские повторения известной фигуры обнаженного мужчины, стекло, инвентарный номер 1270; поступило из частной коллекции.

Я приоткрыл глаза.

«Слушай, Гуль… А помнишь, нам эта Эльвира говорила о каком-то стеклянном человеке. Ну, детство ворует, что ли».

«Это, наверное, другой, – сказала Гуля. – Стеклянных много, Эльвира их как-то распознает. У нее самой что-то похожее начиналось, потом ей Ленин помог».

«Ты серьезно?»

«Не знаю. Когда Петя… ну ее муж, погиб, он водолазом был, она совсем плохая стала. Всем зачем-то говорила, что Петя с ней развелся. Даже несуществующую женщину придумала, к которой он ушел. Будто бы ушел. Имя ей придумала, возраст, профессию. Макияж, прическу… Знаешь, страшно было. Я у Эльвиры оставалась ночевать, ну, когда мне родители из-за Ленина скандалы устраивали… Лежу я у Эльвиры, слышу, как она в соседней комнате с этой придуманной женщиной разговаривает. Вы, говорит, такая-то по фамилии, поигрались с ним, вот и верните. Ну и что, говорит, что вам его поцелуи нравятся, все равно ими подавитесь, он мой… Страшно было слушать. Мне кажется, Эльвира с твоим прадедом чем-то похожи».

«Чем?»

«Не знаю. Он как бездна».

Я вспомнил, как Яков спрашивал про запах огурца.

И только сейчас уловил этот колющий своей свежестью запах.

Он пробивался сквозь испарения картофеля, сквозь запах слез и лекарств, который, после возвращения невинности, шел от Гули. Сквозь пыль, которая обволакивала предметы в доме Якова. Сквозь запах листьев, перезревших плодов и мочи со двора.

Мы заночевали у Якова.

Сам не понимаю, как это произошло. Всё время собирались уйти и внезапно заснули. Наверное, устали от картошки.

До этого я рассказывал Гуле про единорога, которого в средние века выманивали на девственницу. Запах невинности щекотал ноздри зверя, он выбегал из леса и клал голову ей на колени. Тут же, на коленях, его и ловили охотники.