Глиняные буквы, плывущие яблоки

«Ну вот и забирайте вашего советчика поскорее, нечего ему тут коечку занимать. Если накладно, мы справку выдать можем, что умер, и вы его законно уже похороните, хотя похоронить сейчас тоже в копеечку вылетает…»

«Как похоронить? – сказал я. – Он же жив!»

«А некоторые родственники не выдерживают и хоронят. Кому такая жизнь нужна, чтобы через зонд кормить и белье заделанное менять…»

«Что это?»

Я смотрел на руку Якова. На ней не было мизинца.

«Операцию проводили. Чтобы выяснить, жив ваш дедулька или уже – там… – Медсестра ткнула в потолок в черных горошинах мух. – Потому что других способов пока нет, бесчувственный он. Вот видите, щекочу его, а он и не засмеется».

И медсестра стала скрести ногтями ребра и подмышки Якова.

«Не надо», – сказал я.

«Да ему, может, приятно. Ладно, не хотите хоронить – мучайтесь. Заплатите в кассу – и до свидания. И подумайте, как коечку освободить, в регионе вспышка, главврач за койкооборотом следит».

И занялась другим больным: стряхнув его на пол, стала менять простыни. Запах пробивался даже сквозь противогаз.

Я смотрел на пустоту на месте мизинца. Пытался вспомнить, каким был раньше этот мизинец.

Дотронулся до лица Якова.

Яков…

Дыхание и пульс определяются с трудом.

Яков…

Сильные болевые раздражители не вызывают реакции.

Яков!

А Адвокат куда-то исчез. Вышел покурить, наверное.

Рот Якова открывался.

«Ты здесь?» – медленно вздохнули губы.

«Пра, Пра, я здесь!» – закричал я, хватая его за руку.

Яков смотрел на меня закрытыми глазами.

Сзади налетела сестра: «Тихо! Тихо вы! Сейчас своим криком всех усыпите, до закрытой фазы! Нельзя у нас кричать… Дедулька ваш в открытую фазу перешел, это когда спят, разговаривая. Сядьте и поговорите с ним лучше, успокойте».

Я сел на край койки.

Противогаз сжимал лицо; в глазах качались медузы головной боли.

«Ты здесь? – повторил Яков. – Ты голыми руками хотел бы, а получилось, как мать родила. И еще местные. Местные, говорю, им польза. А на трамвае не доехать, бери ноги в руки и авоську, так что прощай…»

«Пра, я здесь», – сказал я тихо.

«А они мне – ты производственник, тебе камень на тарелку вместо борща не положь. Ты хоть не местный, а в трамвай не при. Каравай не прозевай, потому вот. И раз жидом стал, терпи и ноги в руки. Под милашкину гармошку заведу я йо-хо-хошку. И вам того же».

Сбоку стояла сестра и тряслась. По бугристым щекам текли слезы смеха.

Мне десять лет. Ладони Якова, большие, как два древнеегипетских солнца, поднимают меня и сажают на ветку яблони.

Сидеть на яблоне неудобно и жестко. Но будущий мужчина должен лазать по деревьям. Или хотя бы терпеливо сидеть тощим и прыщавым задом на ветках. И я молчу.

Яков копает землю и рассказывает что-то своей лопате. Меня он снова не видит.

«…Вот. Бежать от басмачей не получилось, догнали. Ну и давай плеткой. А потом взрыв помню, и всё. До сих пор не знаю, откуда взрыв. А может, и не было взрыва, а просто в душе моей взорвалось. И ничего не помню.