Глубинка

— К хутору, — приказал Степан.

Красноармейцы двинулись, по пути ныряли в воронки, растворяясь в багровом мареве. Подхватив Михайлу, побежали за ними и Степан с Петром. Недалеко от хутора по ним хлестнула шальная очередь. Вскрикнул и присел Демин, задергался и обмяк Михайла.

— Ухо оторвало! — Петр скрипел зубами, матерился.

— Миха, Миха-а! — Степан тряс Климкова.

— Падай! — Петр опрокинул Степана. Ветром шумнул над их головами веер трассирующих пуль.

Дальше волокли Михайлу недолго. Сползли, в воронку. Мишка не шевелился, лежал, вяло раскинувшись. Один глаз был выбит, другой, большой и круглый, мертво стыл на окровавленном лице. Как ни прикладывался ухом к его груди Степан, сердца не слышал.

— Че шупашь долго? — торопил Демин. — Не отличаешь, че ли? Голову размозжило, мертвый он. Бегим!

— Сиди! — прикрикнул Степан. — Мы росли вместе. Избы рядом…

— Избы рядом! А лечь рядом не хошь? — Демин полез было вверх, но сполз назад, быстро сложил руки Михайлы на груди, примял их, стащил со своей головы пилотку, надвинул ему на лицо и землей с краев воронки стал загребать Климкова.

— Нас зарыть некому будет, — задыхаясь, приговаривал он. — Помогай, лейтенант!

Степан неподвижно сидел над Михайлой, потом стал быстро подсоблять Петру. Они только-только засыпали его землей, как услышали позади себя треск мотоциклов, крики. Яркие фары, подрагивая, катились к ним, нашаривая раненых и отставших.

— Рви-и! — Демин выскочил из воронки и тут же пропал в темноте.

Степан бежал широкими прыжками, придерживая на груди автомат Михайлы. От зарева лицо Демина было медным, с уха струилась кровь. Поодиночке и пучками стегали небо яркие стебли ракет, расцветали ослепительными цветками, гнулись к земле, истаивали. На своих бойцов наскочили неожиданно. Они грудились у крайнего хуторского сарая. Земля ходила ходуном от разрывов, выли моторы. Освещенные ракетами, низко над переправой серебристыми мотылями кружили самолеты, из реки вздымались рваные полотнища взбаламученной воды вперемешку с бревнами, лохмотьями. Сквозь грохот, путаясь в сетях трассирующих пуль, прорывалось надсадное «ура!», истошно, ржали кони.

— Наши на мосту! — крикнул кто-то из бойцов. И как всегда перед атакой, грудь Степана охолонуло изнутри, свело скулы. Голосом сиплым, вроде для себя, скомандовал:

— Давай!

Чувствуя за спиной топот красноармейцев, несся к переправе, строчил по сторонам, опрокидывал возникающие на пути фигуры фашистов, рвал горло криком:

— Ура-а!

— Ура-а! — разнобойно поддерживали сзади.

Но тут же по мосту ударили снаряды. Перед тем как рассыпаться, он будто вздохнул, вздыбился, роняя бревна, и рухнул в реку. И сразу стали затихать взрывы, пальба, поубавились светляки ракет. В балке оказалось человек пятьдесят из только что прорвавшейся группы.

— Демина тут нету? Петра? — спрашивал Степан, сползая по склону. Он приподнялся, но тут за спиной, выше головы, рвануло, высветлило на миг дно балки, людей в бурьяне. Степан юлой крутнулся на месте, пал на четвереньки и попятился от боли, от катящих в глаза огненно-лохматых, грохочущих колес…

3

Стружок снесло по течению к рыболовецкой деревеньке-колхозу. Пока Степан сидел истуканом, дед Трофим, потихоньку да помаленьку подгребая кормовым веслом, завел стружок в заводь с пологим песчаным берегом. Тут у больших остроносых лодок суетились рыбаки: укладывали по бортам крашенные фуксином сети, гремели ведрами, отчерпывая воду, незлобно переругивались. Другие на бечеве заводили вверх легкие плоскодонки, чтобы у истока выметать сети и пойти вниз сплавом. Весело окликнули Трофима, чего, мол, занесло не на свой участок, хромой черт? Или рыбы надергал полный стружок и в Иркутск плавишь мимо колхозу?

Степан с завистью смотрел на рыбаков, слушал, как бакенщик перешучивается со стариками-годками, и чувствовал себя так, будто кто-то оттирает его от людей.

Трофим выбрался из лодки, поддернул ее на бережок, что-то было хотел оказать Степану, но только пожевал губами и, увязая в песке деревяшкой, захромал к старикам. Степан только теперь снял котомку, сунул на дно лодки под седушку. Торчать в стружке одиноким сычом не мог. Вышел на берег к веселому кострищу.

В огромном чане пыхтел вар, выдувая черные пузыри. Паренек в застиранной тельняшке ворочал в чане черпаком на длинной рукояти, то и дело сдувая с глаз потемневшую от пота косую челку. Старики, все, как один, седые, курили. Трофим уже сидел среди них на тюке пакли, прикуривал от уголька, поданного ему на конопаточном клине. Разговор шел обычный: кто сколько поймал и сдал рыбы колхозу, кто из годков жив, кто помер. Привычный разговор.

Степан присел на корточки, протянул к огню ладони, накалил их и стал шоркать, втирать тепло внутрь рук. Проделав это, он как бы приобщился к чужому огоньку и начал свертывать цигарку.

— Фартовый плывет! — крикнул парнишка-варщик.

Старики дружно прикрыли ладонями глаза и, поглядывая на реку, о чем-то побормотали между собой, решили.