Глубынь-городок. Заноза

фамилией еще и живой человек стоит! И у него не все гладко в жизни получается. Но как же покритиковать,

одернуть своего выдвиженца? Это значит и на себя бросить тень. Вот и получается, что удобнее не видеть

плохого, не признавать плохое плохим.

Ключарев расстроенно отбросил сломанную спичку и, забыв зажечь другую, напряженно, бесцельно

вглядывался в смутно белеющий лист на бревенчатой стене: “Что это? Плакат? Нет. Формат другой”.

— Но вы ведь с Блищука вину тоже не снимаете? — У прокурора голос был удрученный. Так еще хорошо

час назад все раскладывалось по своим местам: зазнайка-председатель, бдительный секретарь…

— Нет. Не снимаю. За эту вину он сегодня и поплатился. Ошибся Блищук вот в чем: не разобрался в

сущности Советской власти, думал прожить на легкой славе. Миллион на льне собрал, а два, которые мог бы

получить с животноводства, с овощей, с зерна, оставил лежать в земле. Такого простить ему никто не имеет

права.

Летние созвездия проходили по небосклону, как часовые стрелки. Кто умеет их читать, тому нет нужды

справляться о времени: белый рассвет постучится в его окна раньше, чем к другим!

…Уже тяжелая роса потянула к земле грушевые ветви. Заснул на полуслове прокурор молодым, все

смывающим из памяти сном.

Замолкла колотушка ночного сторожа. Ключарев с трудом приоткрыл слипающиеся веки: его

собственный портрет на предвыборном листке смотрел с бревенчатой стены.

5

Блищуковские дела заняли у Ключарева несколько дней, вытесняя остальные заботы. Но он не

переставал думать и об Антонине, хотя то, что ему сказали про пчел и ульи, бросало косую, неприятную тень на

его сокровенное, глубоко спрятанное отношение к ней. И на Грома распространилось это подспудное

неудовольствие: он говорил с ним по телефону о больнице скупо, сухо, правда, внутренне оправдываясь тем,

что в тамошних делах лучше разобраться на месте самому.

Накануне этой поездки в Лучесы, давно обещанной, кстати, и Павлу Горбаню (обещанной еще со

времени их разговора о свадьбах), Федор Адрианович позвонил Павлу в райком комсомола.

— Помнишь, мы говорили о штундистах? — сказал он. — Так вот тебе козырь для пропаганды: поймали

вчера большанские парни пресвитера Степана Лисянского в кустах с девицей. Темно было, может быть и ушел

бы, да стал отбиваться, как бешеный, и все лицо отворачивал, чтоб не узнали. Сегодня штундисты один за

другим заходят в сельсовет, спрашивают: правда ли? Он им самим надоел, как горькая редька, святоша этот

фальшивый. А такой факт лучше всякой лекции!

— Да, конечно, — как всегда бесцветно, отозвался Павел.

Ключарев даже досадливо крякнул: неужели так и не найдется ничего, что могло бы расшевелить

Горбаня? И ведь хороший парень! Он определенно нравился Ключареву своим чистым, открытым лицом под

копной курчавых волос.

Для Ключарева люди делились на две неравные половины: одни — и их было больше — как-то сразу

открывались перед ним. Он любил их достоинства и не боялся недостатков. Другие все ускользали, никак не

докопаешься до их сердцевины.

На следующий день, ближе к полудню, они с Павлом уже направлялись в Пятигостичи, а оттуда в Лучесы

на комсомольское собрание.

Там, где развилка дорог на Большаны и Лучесы, машина по знаку Ключарева остановилась у самого края

поля. Веник васильков и придорожных трав смахнул пыль с фары. На маленьком холмистом участке

неподвижно стоял комбайн. Убрал он не больше гектара, шел по волне полегшей пшеницы, и много несжатых

колосков осталось на жнивье. Комбайнер и его помощник сидели неподалеку у ракитового куста, курили. В

сторонке спала, прикрыв лицо от загара носовым платком, девушка-агроном. Тишина и мирный покой

царствовали здесь.

— В чем дело? — спросил Ключарев еще издали. — Почему стоите?

— Поломка, — равнодушно отозвался комбайнер, приподымаясь и сдувая со лба чуб.

Вслед за Ключаревым подошел Павел Горбань, поздоровался.

— Зачем машину на такой кулачок привели? Чтоб колхозники посмеялись над ней? — спросил

Ключарев, еще довольно сдержанно. — Тут легче серпами сжать.

— Пожадничал председатель, — насмешливо отозвался комбайнер, — один комбайн работает —

показалось мало, второй выпросил. А делать нечего. Площадей нет. — И, словно отметая от себя всякие

дальнейшие претензии, махнул рукой в сторону. — Да вот он и сам: летит, как муха, на начальство.

Действительно, через поле спеша приближался председатель лучесского колхоза Гром.

После телефонного разговора неделю назад Ключарев его не видел и теперь, вскипая давним

раздражением, двинулся навстречу с видом, который не предвещал ничего доброго.

Павел пошел было за Ключаревым, но остановился в нерешительности и вернулся к комбайну.

— Что тут с ним?

Комбайнер недовольно пожал плечами.

— Черт его знает! Что-то с зажиганием. Я не ремонтная мастерская. Дал знать в МТС, приедут —

разберутся.