Глубынь-городок. Заноза

безветрии… По Большанам ходит сторож с колотушкой. Кленовое дерево поет ясно и звонко. Звуки то

приближаются, то удаляются, и можно безошибочно сказать, возле какого дома проходит он сейчас.

Раньше Блищук окликнул бы старика: пусть знает, что у председателя недремлющий глаз! Но сейчас с

тревожно забившимся сердцем ждет, пока звук колотушки затихнет вдали. Он проходит по спящей улице,

собаки молча пропускают его, приближается к своему дому и, отвернувшись, проходит мимо.

Там, за прикрытыми окнами, душно, темно, вздыхает жена, и бессонные сверчки стрекочут переливчато,

как милицейские свистки.

Иногда Блищук останавливается: ему кажется, что все происходящее — дурной сон, стоит только

хорошенько встряхнуть головой…

И тотчас, скрипнув зубами, стискивает кулаки: было, было, было…

Вот что произошло в Большанах несколько часов назад.

На лохматой байковой скатерти в правлении жарко горели две керосиновые лампы. Сидели так тихо —

хотя комната была набита битком, — что слышалось напряженное дыхание. В первом ряду у самого стола

вздыхали два понурых мужика в ватниках: председатель ревизионной комиссии Антон Семенчук и другой

Семенчук, Иван, член правления, — однофамильцы. Максимовна, доярка, в белом платке, строго сложила на

коленях натруженные руки. За обеими дверями тоже сгрудились люди, затаив дыхание, голова к голове. Даже на

крыльце в тишине августовской ночи слышен был голос Ключарева:

— До того зазнался товарищ Блищук, что колхозниц ссаживал с грузовика: “Моя машина!” А какое

самомнение! Послушать его, так в Большанах не было Советской власти, — только он один: и хлеб Блищук дал,

и землю, и тракторы. Спекулировал трудовым подъемом людей, их желанием жить счастливо. Да, колхозы стали

у нас в районе крепче, богаче. Рабочий класс присылает нам машины, но как они используются? Пьяной голове

Блищука некогда задуматься над тем, куда направить силы колхозников. Заработал на льне большие деньги,

пропил премию и доволен: нашумел, застраховался от критики. А сено гниет, овес осыпается, овощи не сданы.

Поголовье скота превышает план, а надои? И почему рабочие должны сидеть летом без свежих овощей, я вас

спрашиваю, товарищи? Почему они должны из-за таких блищуков не иметь в достатке мяса и масла? Что же

мы, нарушаем ленинский союз рабочих и крестьян? А ведь рабочие бесперебойно дают нам и тракторы и

мануфактуру.

Блищук не поднимал головы. Его слипшиеся волосы падали с висков, потухший взгляд выражал такую

бесконечную тоску, что смотреть на него было трудно, и люди отворачивались. Только Клава Борвинка,

счетовод, пламенея щеками, вела протокол, а ее черные испуганные глаза не отрывались от председателя,

словно она, привыкнув беспрекословно подчиняться и верить ему, вдруг потеряла точку опоры. Иногда Блищук

ронял натужным голосом: “Неправда, не было этого”.

Он еще сидел за красным председательским столом, но сидел уже один и никому не нужный; дела

колхоза решались через его голову.

— У нас как было? Никто не отзовется, и все молчат, хоть бачут непорядки. Да и сейчас говорят не в

полный голос, все думают: волка убили, а шкура цела!

Антон Семенчук, багровый от духоты, с трудом приподнялся и сразу загородил собой полкомнаты.

— Вот я председатель ревизионной комиссии, а сам не шибко грамотный, товарищ секретарь, документы

проверить не могу. Значит, надо чаще собирать правление и чтоб партийная организация следила. Пусть будет

так: идет простой колхозник, а вся бухгалтерия уши стоймя ставит: не ревизия ли? Держим четырех шоферов,

двадцать тысяч на горючее израсходовали, а они только Блищука возят домой да в Городок. Смотреть же на это

не можно! Подобрал таких бригадиров, что говорят: “Покуль Блищук — и мы здесь”. А кто слово скажет

против — вот бригадир первой, Павлюк Чикайло, — так он сам ему диктовал заявление об освобождении от

работы.

Чикайло, молодой круглолицый парень, стоял у притолоки, сложив руки на животе, и покачивал головой.

Глаза его смотрели, не мигая, на говорившего, и рот от волнения был полуоткрыт.

— Заместитель Грудик знал больше нашего, а все скрывал, терпел. Только вчера швырнул документы:

больше работать не буду! Сводки давали дутые. А на черта они тебе такие?! По цифрам в сводках идем вверх, а

по урожаю вниз. Это в Большанах-то! Когда мы, может, первыми по республике могли бы стать! Ведь у нас

какие люди, товарищ секретарь? Если сказать: вычерпывайте озеро — вычерпают, не поленятся.

Собрание прошумело согласным вздохом.

— Значит, без Блищука колхоз не развалится? — спросил Ключарев, обтирая лоб.

— Чего развалится? Колхоз трудом нашим живет.

— А вы что скажете, Блищук?

— Не знаю уж как робить, — обескураженно проронил тот, теребя пальцами потухшую папироску. —

Все думаю, как лучше, ночами не сплю…

Ключарев нетерпеливо поднял было руку и опустил ее. Ну, что ж, он уже слышал все это. Пусть

послушают другие.