Гнев королей

– Ее убили по приказу герцога.

– Пытались. Возможно, он считает, что у него все получилось. Но она все еще жива и строит заговор с целью сделать королем своего отпрыска.

Бабельтоск не стал возражать. Дэйн Грейфеллс стал обитателем тюремной камеры из-за неописуемой способности принимать на веру все, что он хотел считать правдой.

– Деньги – самое важное, – сказала Ингер. – Затем – Джозайя Гейлс и любые возможные угрозы. В особенности угрозы для тебя. Ты станешь мишенью для тех, кому я не нравлюсь. Остальное – когда у тебя найдется время.

– Будет так, как ты пожелаешь, – ответил Бабельтоск.

– Прекрасные слова, чародей. Но сейчас отчаянные времена. Слова не помогут нам стать теми, кто смеется последним.

– Ты изменилась.

– Да. Нынешняя Ингер вовсе не столь симпатична, как та, которую ты помнишь. Нынешняя Ингер может быть достаточно кровожадной. Что тебе требуется, чтобы сделать все, чего я хочу?

Чародей несколько раз открыл и закрыл рот, но не издал ни звука.

– Скажи мне, Бабельтоск. – Сказано это было таким тоном, что Бабельтоск понял: если он сейчас же не возьмется за дело, то очень об этом пожалеет.

Последствия сотрясения мозга, которое получил Дэйн, герцог Грейфеллс, усугублялись тем, что он никак не мог примириться с положением, в котором оказался. Он был Грейфеллсом, герцогом, старшим представителем благородного семейства, ему сам Бог велел править Итаскией и несколькими соседними государствами. Лишь нескончаемые интриги со стороны мелких людишек не позволяли династии Грейфеллс заявить о своих правах.

Естественно, он замечал, что условия его заточения не столь тяжки. У него имелась койка с матрасом. Грязный пол устилала свежая солома. Дэйна не заковали в кандалы, и он мог пользоваться стульчаком с установленным под ним ведром. Но он не видел ничего, кроме железной стены со сварными стяжками и заклепками, лишавшей всяческой надежды на побег.

Ему регулярно приносили еду через окошко размером три на шестнадцать дюймов. Ведро с отходами покидало камеру через маленькую дверцу, сквозь которую не мог пройти человек.

Постепенно до него доходило, что он полностью отдан на милость Ингер, и милость эта в лучшем случае весьма незначительна.

Те, кто приносил еду и забирал ведро, не разговаривали с ним. Возможно, они не понимали по-итаскийски, а может, были глухи. Он не в силах был осознать, что большинство людей его ненавидят. Люди Ингер считали, что она поступает чересчур мягко.

Однако он вполне осознавал, что если его не услышат и не поймут, он никогда отсюда больше не выйдет. И больше всего он ругал себя за то, что повел себя как идиот, решив, что сумеет украсть корону для своей семьи.

Джозайя Гейлс отчаянно пытался собраться с мыслями. Он не мог понять, сколько времени провел в подобном положении, и в голове у него никак не прояснялось.

Умные сволочи. Они плохо его кормили, и, пребывая на грани голодной смерти, он набрасывался на любую еду, которую ему приносили. И в нее каждый раз подмешивали наркотик.

Никто его не допрашивал. Никого не интересовало, что он знает. Никто не объяснял, почему он оказался в плену.

Его вывели из игры не столь грубым способом, каким стало бы убийство. Он ничего больше не значил. Позднее его могли отпустить, а может, оставить в качестве разменной монеты для переговоров.

Гейлс почти не видел тюремщиков. Они не разговаривали с ним, и единственное взаимодействие с ними заключалось в том, что они его кормили.

Одурманенному наркотиком Гейлсу потребовалось некоторое время, чтобы понять правила, которым подчинялась его новая жизнь. Если он ничего не говорил и не делал, жизнь продолжалась без каких-либо неудобств, не считая тюремного заключения и наркотика. Легче всего было, когда он молча размышлял над собственной глупостью, приведшей его сюда.

Судя по всему, тюремщики не питали к нему злобы. Им просто хотелось убрать его подальше.

В аптеку в Староканцелярском переулке вошел старик. Казалось, он настолько дряхл, что с трудом справляется с дверью.

Стоявшая за прилавком четырнадцатилетняя девушка удивилась, увидев его. Он улыбнулся, обнажив полный набор прекрасных белых зубов, и, шаркая ногами, двинулся к ней. Тело его, как и зубы, было в прекрасной форме. Судя по всему, немощность была лишь частью маскировки.

– Сегодня ты выглядишь особенно красивой, Хайда. Так и хочется помолодеть лет на десять.

Хайда смущенно покраснела, но не обиделась.

– Сейчас посмотрю, на месте ли Чеймс.

– Ты не знаешь?

– Не всегда. Он приходит и уходит, ничего мне не говоря. Я лишь помощница.

Девушка была не просто помощницей, хотя и не игрушкой, как предполагали некоторые. Она приходилась младшей сестрой погибшему другу человека, которого теперь звали Чеймс Маркс.

Старик посмотрел вслед скользнувшей за занавеску Хайде, подумав, что та могла бы стать не только помощницей, если бы Чеймс ей позволил. Когда она произносила его имя, в глазах ее вспыхивали искорки.

Улыбнувшись, старик перевернул вывеску на входной двери надписью «Закрыто» наружу и задвинул щеколду.