Гнев пустынной кобры

– Но ты пока убиваешь тех, от кого защита не требуется. Ты идешь к цели, используя любые средства. Потому что ты мужчина и по-другому не мыслишь. А я женщина, и тоже двигаюсь к своей цели. На твоей войне много жертв и бесконечное горе матерям. На моей войне не меньше насилия. Если ты оправдываешь себя, то оправдай и меня. Но если ты проиграешь, то тебя назовут насильником и убийцей. А если победишь, то окажешься в лучах славы и тебя назовут самым добродетельным. Если проигрывает схватку женщина, то остается одинокой и жалкой. Если выигрывает, то оказывается в стране соли, потому что расплата по судьбе все равно настигает ее. Видишь, как несправедливо.

– И что же делать женщине?

– Мария дала мне однажды совет: не воевать. Отойти в сторону и позволить мужчине решить все самому. Если бы я не вмешалась, то сейчас, возможно, ты был бы женат на Аелле. Жизнь не бросила бы ее в лапы этого зверя. А я, ну нашла бы другого, наверно.

– Выходит по-твоему, что содержанками становятся только потому, что мужчина предпочел другую. Значит, если бы я женился на Аелле, то ты бы оказалась у Шахина или еще у кого-то! По твоей логике, как ни крути, виноват во всем я.

– Нет-нет, я не об этом хотела сказать.

– О чем же?

– О том, что настоящая счастливая жизнь может начаться только с чистого листа. Все остальное – мучение и попытка построить дворец из песка, за которую, так или иначе, придется платить.

– Я написал расписку Аелле Ионидис, что никогда не приближусь к ней. Что все, что когда-то было между нами, теперь не имеет смысла. И я принадлежу другой.

– Ты не успел ее написать. Вот она… – Мария держит в белой руке зернистый от соли лист бумаги.

Он видит только крупные зерна, понимая, что это и есть буквы. Кивает. Берет лист. Подушечки пальцев чувствуют грубую шероховатость поверхности. И вдруг подносит к губам. Острый вкус соли.

– Вот видишь, – говорит Василики, – ты до сих пор не забыл ее.

– Я не знаю, зачем я так сделал! – Он жмет плечами.

– Ты сделал неосознанно. Просто ты скучаешь по ней. И всегда скучал. Но гнал от себя мысли. Но я-то чувствовала. Согласись, ты бы и сейчас, повернись ситуация, взял бы ее обратно.

– Что значит – повернись ситуация?

– А то. Ты даже взял бы ее из-под Шахина. Потом всю оставшуюся жизнь ненавидел бы ее, но и не смог бы никуда отпустить. Разве нет?

Василики вдруг рассмеялась голосом Аеллы.

– Что ты говоришь, Аелла. Аелл… Василики, нет. У нас семья, и я больше ничего не хочу. У нас прекрасный дом, в котором тепло и хорошо.

– Дом – убедительный повод идти против своих чувств. Тем более когда не понимаешь, насколько они глубоки. Человек ведь может убедить себя в том, что все это не по-настоящему. А настоящее лишь крепкий дом, чистые простыни, которые застилает жена, старик-отец, пригревшийся возле жаровни. Но вот этого не стало. И что теперь? Где твой дом, Панделис?

– Василики!

– Месть стала очагом. И ты убиваешь без разбора, пытаясь выгнать мерзкую, ледяную темень, засевшую в костях. Страх стал крыльцом. Ты боишься собственной тени. Вздрагиваешь, замираешь у замочной скважины, заслышав шум. Пытаешься во снах найти меня, но не как любимую женщину, а как отдых и спасение, потому что я у тебя – это чистые простыни и умиротворение, старик у жаровни – твоя икона. Но все мы существуем по отдельности. Я надеялась, что родившийся ребенок сможет соединить части в целое. Но и он стал только оправданием пролитой крови.

– Василики!

– Тебе нужна любовь, Панделис. Настоящая любовь. Она и станет твоим домом. И тогда все остальное придет дополнением к ней: очаг, крыльцо, простыни, старик у жаровни. Тогда ты сможешь твердо посмотреть в глаза тому, кто попытается обвинить тебя. Потому что у простого смертного нет задачи выше, чем защита своего чувства. Оно – это главное оправдание всех поступков. Но если его нет, то человек становится обычным преступником. И ничто не спасет его от кары небесной. Поэтому я отпускаю тебя. Как Мария отпустила Василеоса.

– Она отпустила его?

– Да. Отсюда лучше знать. – Василики обвела рукой пространство соли. – Иди и живи, как должен жить обычный мужчина. Найди ту единственную женщину, ради которой ты спасешь всех остальных.

– Не думай об Аелле. Все уже давно в прошлом.

– Я и не думаю сейчас о ней. Только о тебе.